сохранил преданность имени „учителя“ и даже относился к его памяти с религиозным благоговением. Уже 12 августа 1877 года, когда Банзен „далеко не мог считаться учеником, а разве лишь продолжателем и завершителем Шопенгауэра“, написано им трогательное стихотворение „На могиле Шопенгауэра“ (Ап Schopenhauers Grab, см. L. VII, стр. 269), которое начинается так:
«Es ist ein Sonntagmorgen;
Zur Kirche wallfahrtet der Christ,
Ich aber such’, wo geborgen
Meines Meisters Leichnam ist.
Es wähnen all die Frommen,
Wir seien der Treue bar,
Ich aber bin hergekommeh
Zu zeigen, dass das nicht wahr» 12
Первое время Банзен уверовал в проповедуемый Шопенгауэром аскетизм, как средство „искупления“ мира, но мысль, что все аскеты переживали новые „падения“, мешала ему уверовать в достижимость идеального умерщвления воли. Неприемлем был для Банзена и идеализм теории познания Шопенгауэра; Банзен не хотел признавать время и пространство только формами нашего сознания.
В 1858 году Банзен, наконец, „сдался“ и поступил учителем гимназии в Анклам (Восточная Пруссия). Здесь он попал в ужасно грязную и некультурную обстановку. Гимназия была устроена „на подобие иезуитской коллегии“; все было проникнуто лицемерным благочестием и казарменной дисциплиной. Попытки Банзена пропагандировать свои педагогические идеи, основанные на признании самостоятельности ученика и на уважении к его индивидуальным особенностям, были встречены, как „ужасная ересь“. После долгих хлопот о прибавке жалованья и об освобождении от обязанности преподавать катехизис, Банзен перебрался в Лауэнбург (в Померании), где, однако, условия жизни были немногим лучше. В этом-то уголке Банзен прожил до конца жизни (умер он 7 декабря 1881 года), изредка путешествуя по Германии в каникулярное время. Скромная и незаметная жизнь Банзена невольно напоминает жизнь другого одинокого парадоксального мыслителя — Макса Штирнера. Первые годы жизни в Лауэнбурге были, впрочем, для Банзена счастливыми. 22 Февраля 1862 года он обвенчался с Меннитой Меллер и, казалось, достиг осуществления своей мечты о семейном уголке, проникнутом лаской и любовью. Но уже 31 июля 1863 года жена умерла от родов, оставив маленькую дочку. Банзен всегда говорит о покойнице с чувством глубокого благоговения и сердечной нежности: в ней нашел он действительно близкого и чуткого человека. Всю любовь свою сосредоточил он на дочери, которая, по уверениям Банзена, одна из всех окружающих людей его всегда понимала. Слова жены, незадолго до смерти советовавшей Банзену печатать его рукописи, побудили его обработать ряд набросков по психологии характера, из которых возникли „Очерки характерологии“. Способ возникновения отразился на этом несколько отрывочном и беспорядочном сочинении. Кроме того, дань почтения к „учителю“ заслонила собственные воззрения Банзена. В дальнейших сочинениях Банзен освобождается от этой зависимости, особенно укрепляясь благодаря своему „одиночеству“ среди философов. Постоянные неудачи литературных работ Банзена имели много причин, о которых я еще скажу ниже; здесь упомяну лишь одно препятствие, ставшее на дороге при опубликовании первого же большого труда. Издатель вернул рукопись, так как не разобрал ее: у Банзена был „ужасный“ почерк. Под влиянием этой неудачи Банзен так обращается к памяти жены в стихотворении „Auch das nicht“ 13 (Е. VII, стр. 270):
«’nen Ehrenkranz um Deinen Aschenkrug
Hofft ich zu flechten;
.................
Doch alles war umsonst,
ünd schmucklos bleibt dein Hügel,
Wie klanglos unser Name» 14
„Завещание“, однако, удалось исполнить, но скоро Банзена постигло худшее. Наступил день, когда он почувствовал, что утратил навсегда не только живую Минниту, но и образ ее. В 1868 году он женился второй раз на дочери берлинскjго коммерсанта Герцога. У них было несколько детей, но... „между мною и этими детьми стояла стена“. Жизнь с женой была, повидимому, очень неровная. В статье „Под гнетом загадочного“ Банзен говорит: „на личном опыте узнал я, что значит порвать друг с другом; что такое надорванные (eingerissen), но не разорванные (nicht zerrissen) отношения“. В 1874 году они расстались. Банзена угнетала мысль об измене памяти первой жены; он выразил эту скорбь в потрясающем стихотворении: „Проклятие припоминания“ (Bann der Erinnerung L., стр. 269—270):
«Wie immer ich mich mühe,
Dein Bild kehrt nicht zurück,
Dass einmal noch erglühe
In letzter Spur mein Glück.
Wohl tauchen auf und nieder
Der bösen Gestalten viel,
Die treiben, wie sumsende Lieder,
Im Hirn ein grausames Spiel.
Doch wie ich Dich sah strahlen
In seligster Liebesstund’,
Das will mir keine malen,
Auf dunkelm Seelengrund 15.
Человек с таким мраком в душе мог жить только благодаря колоссальному терпению. Он жил „спокойно“, потому что знал, что все кончено. По портрету (приложенному к изданию Луиса) видно, что этот человек обладал большой силой воли. Простое, открытое лицо его прорезано морщиной мучительной боли (гейневской „зубной болью в сердце“). Не даром он применял к себе изречение Григория VII: „я любил справедливость и ненавидел неправду и оттого умираю в изгнании“, а на могиле своей велел написать страшные слова: „Жизнь моя бесплодный труд“ (vita mea irritus labor). Но идя к этой могиле без надежды впереди, он продолжал бороться за правду и бодро нес бремя труда. Он умел схоронить муку в душе, даже когда, по словам его стихотворения „Мимо“ (Vorbei, L., стр. 270),
«Zerquetscht sind des Geistes Glieder» 16
и оставалось только сказать:
«Die Zukunft auf immer verriegelt,
Zum Grabe reif mein Leib.
.................
Was will denn dein Stolz noch pochen,
Mein Herz? Du sollst ja ruh’n» 17
Даже тогда оставался Банзен „на забытом посту“, как педагог, писатель и общественный деятель.
К характеристике этой деятельности мы теперь и обратимся.
Весьма ошибочно представлять себе Банзена, как человека исключительно „книжного“. Он был борец и общественный деятель по натуре. С самого детства одушевляла его бескорыстная потребность пропаганды: все найденное и продуманное для себя он стремился сообщать другим и проверять в спорах. Мировоззрение его сложилось в постоянной „оппозиции“ господствующим мнениям. Но этого мало. Он боролся не только пером за философские убеждения, но словом и делом за идеалы жизни. В глухом Лауэнбурге он принимал горячее участие в делах местного самоуправления. Одно время Банзен был даже выбран в городские гласные, несмотря на ожесточенные интриги местных „столпов“
