— Это мой любимый композитор.
— Ого! Это лучшая рекомендация вашего вкуса. Ну-с, мы слушаем.
Валентина Семеновна уселась за рояль и сыграла наизусть фугу, вложив в нее всю душу. Ей очень хотелось хоть несколько подняться в глазах великого мастер а. После заключительного аккорда она обернулась и поражена была выражением серовского лица: он сидел серьезный, задумчивый. Задушевным голосом, тихо, как бы нечаянно, проронил:
— Так молода и уж так много пережила! — И, подойдя к роялю, предложил: — Сыграемте на органе четырехручную фугу Баха — он и мой любимый композитор. В этом мы с вами сходимся, как видите.
Валентина Семеновна была музыкальна, хорошо знала Баха, Серову было приятно играть с ней, и он никак не хотел ее отпустить, пока не сыграет всех самых любимых произведений. Славянский ерзал на стуле, торопясь по каким-то делам. Серов, не отрываясь от клавиш, кивнул ему головой:
— Заходите, голубчик, почаще. В любое время… А мы поиграем еще. Вы не устали, Валентина Семеновна?
Игра доставляла радость обоим, так она шла стройно, ритмично, торжественно.
— Удивительный композитор, — воскликнул Серов, — чем больше его играешь, тем больше красот открывается! И так каждый раз!
Когда, наконец, было переиграно все, девушка сочувствовала, что игра сблизила их так, как не сблизил бы ни один разговор, и что только теперь она может быть простой, естественной и откровенной с Александром Николаевичем. Она уже не могла молчать и рассказала обо всем том, что заставило ее искать его знакомства, о своей неудовлетворенности консерваторией, о своем желании художественно воспитать себя, о своем стремлении приносить людям пользу именно с помощью искусства.
Серов молчал, слушая ее. У него только удивленно приподнялись брови, когда Валентина Семеновна рассказала о своих мечтах стать композитором.
— Разве у вас есть композиторские способности?
— Не знаю, я писать не умею, а импровизировать могу.
Он заставил ее импровизировать при нем, то есть сделать то, чего она до сих пор ни перед кем не решалась делать. Но его доброе отношение внушало полное доверие, и робость пропадала сама собой.
— Жаль, что вы не мальчик!
Вот все, что он сказал.
— А почему девушке нельзя быть композитором? — спросила она не без робости.
— Как вам сказать? Мужчине и то трудно пробиться. Надо много энергии — этого у вас, кажется, хватит, надо много общего образования, музыкального, технического умения. Еще вот что меня смущает: женщины-исполнительницы наравне с мужчинами развивают свои таланты, но как художники-созидатели они просто никуда не годны. В живописи вечно сидят на цветочках и птичках, в музыке же романсик и фортепьянная пьеска подозрительного свойства истощают все их творчество. Впрочем, не стану вас обескураживать. Сколько могу, постараюсь реализовать ваши добрые намерения, но прежде всего нужно вспахать мозги, много думать, читать…
«Вспахивать мозги» Серов был способен, как никто. Сам он массу читал, тщательно следил за тем, что делалось в мире искусства не только в России, но и во всей Европе, взгляды и принципы он имел самые демократические и радикальные, но как преподаватель музыкальной теории вряд ли куда годился. Его дилетантское, чисто эмпирическое учение о ненужности консерваторий, о замене их простой музыкальной азбукой, после которой надо сразу же переходить непосредственно к свободному изучению творений великих мастеров, затем к собственному творчеству, было, конечно, большим заблуждением.
Но Серов крепко держался своих взглядов. В одном из юношеских писем он рассказывал другу о своем творческом методе. За годы, прошедшие от юности до пожилых лет, метод его мало изменился. «Я иногда по-прежнему сажусь к клавишам, ничего не обдумав предварительно, и перебираю звуки до тех пор, пока появится какая-нибудь мысль; тогда уже пойдет совсем другая игра, может быть весьма неприятная для тех, кто бы захотел меня подслушать, но я in fascination[1] убежден, что фантазируется как нельзя лучше, и иногда вынесу из этого хаоса несколько удачно вылившихся фраз, и сейчас замечу их на нотной бумаге. Иногда же, вовсе не подходя к органу, я вдруг сочиню целый мотив, который мне как будто кто-то напевает. Впрочем, чаще одну только первую половину мотива. Вот тебе подробный мой procédé»[2].
Все приходившие в голову музыкальные мысли и идеи Серов записывал в памятную книжку. Туда же он заносил и планы своих будущих опусов.
По такому типичному для дилетанта пути шел Серов. Именно из-за отсутствия подлинных теоретических знаний он и выбрал эту самую длинную и сложную дорогу — многолетние тщетные попытки в области композиции, отрывочное и случайное знакомство с техникой, формой и содержанием выдающихся музыкальных сочинений, о сущности которых он очень часто не мог нигде найти сведений и кое-как ощупью, интуитивно познавал их. Правда, отчасти такое изучение произведений современных и старых мастеров помогло ему стать выдающимся музыкальным критиком со своими совершенно оригинальными мыслями и суждениями, но конечной цели своих стремлений, то есть композиторства без дилетантизма и технических ошибок, он добился лишь на склоне лет, годам к сорока. И «Юдифь» и последующие оперы сочинялись бы значительно легче, знай их автор музыкальную теорию хотя бы даже в объеме консерватории.
Какой же из Серова мог выйти руководитель юного дарования? Руководитель девочки, стремившейся стать композитором?
Правда, в данном случае Серов и его будущая ученица не задумывались над тем, что выйдет из их совместных занятий: учитель не беспокоился в силу своеобразия своей натуры и некоторой одержимости, ученица — в силу своей увлеченности и молодости.
Чуть ли не на другой день знакомства Валентина Семеновна бросила консерваторию, приведя этим даже Серова в некоторое замешательство, и всецело перешла под его руководство. Александр Николаевич готов был такую приверженность юной души рассматривать как неожиданный дар судьбы.
Жизнь Серова до постановки его первой оперы была сложной, трудной, временами чуть ли не полунищей. А сейчас все, казалось, складывалось по-иному. Он был полон восторженных ожиданий. О себе Александр Николаевич рассказывал молодой девушке много, охотно, с юмором, хотя ничего особенно веселого и забавного в его прошлой жизни не было.
Сын довольно обеспеченного, но крайне деспотического человека, служившего в одном из финансовых учреждений Петербурга, Александр Николаевич Серов родился в 1820 году. Отец его происходил из московского купечества, а мать Анна Карловна был? дочерью екатерининского сенатора, помощника Потемкина — Карла Ивановича Таблица. Мягкость и лиричность натуры Серов унаследовал от нее, тогда как от отца к нему перешли нервность и неровность в обращении с окружающими. И отец и мать — оба снабдили сына талантами. Александр Николаевич, кроме музыкального дарования, обладал недюжинными способностями рисовальщика и превосходными литературными данными.
