Если же при этом иметь еще в виду, что в своих воспоминаниях гр. Витте сам вполне отчетливо указывает, что революция была давно подготовлена "полицейско-дворянским режимом" и что тем не менее в решительную минуту он своими руками этот режим оградил, то нельзя не склониться перед вечной исторической загадкой или, иначе сказать, перед гримасами истории. Правящие сферы не на шутку боялись вручить премьерство "франк масону", от которого недавно с чувством облегчения удалось избавиться, и, конечно, были убеждены, что решившись на столь смелый шаг, он делают величайшую уступку общественным силам, а эти силы, отказавшись поддержать гр. Витте, вместе с тем были недостаточно внушительны, чтобы заставить его открыто стать на конституционный путь и разорвать с прошлым.
Гр. Витте, впрочем, и сам в своих воспоминаниях признает, что в его груди две души живут и что между ними двоится его политическое верование. "По моим семейным традициям, так и по складу моей души и сердца, конечно, мне любо неограниченное самодержавие, но ум мой после всего пережитого, после всего, что я видел, и вижу наверху, меня привел к заключению, что другого выхода, как разумного ограничения, как устройства около широкой дороги стен, ограничивающих движения самодержавия, нет". Но если вся беда неограниченного самодержавия только в том, что на престоле может оказаться неудачная личность, если бы, напр., воскресить Александра III, уверял гр. Витте, Россия была бы спасена, то отсюда сама собой подсказывается мысль, что если и при неудачной личности есть надлежащий советник, то неограниченное самодержавие не замедлит проявить все свои благодетельные стороны. Естественно поэтому, что когда гр. Витте становился у власти, или для того, чтобы ему стать у власти, его традиции и укоренившееся настроение просыпались во всей своей силе. Едва ли, однако, было бы справедливо ставить гр. Витте в вину этот разительный недостаток исторической перспективы, - он разделяет в этом отношении весьма широко распространенное заблуждение, которое у крупных людей естественно усиливается верой в значение роли личности.
Этим объясняется также счастливое для гр. Витте обстоятельство, что он до конца дней сохранил глубокое убеждение в безусловной правоте своей. На всем протяжении его обстоятельных воспоминаний, охватывающих столь кипучую, разнообразную государственную деятельность, нет ни одного случая, когда бы он говорил о какой-нибудь своей ошибке, везде и всегда вина лежит на других. (курсив наш!; ldn-knigi)
Доказательство этого, как уже замечено было, и составляет главную задачу воспоминаний и соответственно этому он меньше всего останавливается на тех финансовых и экономических реформах, которые завоевали ему историческое имя и полностью удались. Говоря о восстановлении денежного обращения, он останавливается преимущественно на внешней стороне реформы и здесь не нашло себе ни малейшего отражения серьезное возбуждение, которое эта реформа вызвала тогда в обществе, горячие дебаты, происходившие в вольно-экономическом обществе, заседания которого привлекали массу народа и сосредоточивали на себе общее внимание.
О реформе государственного бюджета, о которой в журналах так много и обстоятельно писали, воспоминания упоминают только вскользь, весьма скупо освещена сущность русско-германского торгового договора. Здесь, так сказать, говорить не о чем, все ясно и само по себе, да кроме того, здесь ему было тесно, здесь он не мог расправить своих крыльев.
Он непрестанно выходил за пределы своей компетенции, вторгался в международные отношения России и уже гораздо больше пафоса и интереса проявляет, рассказывая о своих переговорах с Ли-Хун-Чаном, приведшим к заключению выгодного договора с Китаем, о переговорах с маркизом Ито, о роли своей в борьбе с дальневосточной авантюрой, закончившейся его увольнением с поста министра финансов, и в особенности о Портсмутском мире, которым мы всецело обязаны его блестящим личным дарованиям. Но всю силу своей страсти, негодования и своеобразной громоздкой диалектики он влагает в изложение своей неудачи 17 октября 1905 года. Двоясь между тяготением к дворянско-полицейскому режиму и пониманием необходимости правового строя, гр. Витте всю вину за неудачу распределяет равномерно между этим режимом, с одной стороны, и партией народной свободы, с другой.
Понятно, поэтому, что в воспоминаниях гр. Витте нельзя искать бесстрастного фотографического пересказа важнейших событий русской истории, коих он был творцом и участником. Но то, что от этого проигрывают воспоминания, нетрудно восполнить сопоставлением их с мемуарами других авторов. (курсив наш!; ldn-knigi)
Зато, быть может, они еще больше выигрывают от этого в своей и без того огромной исторической ценности, так как окрашивающий их субъективизм автора устанавливает уровень понимания и способность оценки в правящих сферах. Воспоминания гр. Витте доведены почти непосредственно до всемирной войны, завершившейся для нас революций, которая своего последнего слова еще далеко не сказала. Ясно, поэтому, что настоящие мемуары содержат богатейший материал для уяснения причин катастрофического хода событий, для ответа на многие тревожные и мучительные вопросы современности.
***
Граф С. Ю. Витте начал писать свои мемуары летом 1907 года - за границей. Заканчивая первую часть своих воспоминаний, обнимающую время от поездки в Париж, после оставления им поста министра финансов осенью 1903 года, до возвращения в Петербург после заключения Портсмутского мира, граф Витте снабдил ее следующим предисловием:
"В течение моей жизни я не имел ни времени ни охоты писать мои записки. Теперь, удалившись от активной политической жизни, я решил написать мои воспоминания. Думаю, что они могут послужить к освещению многих событий. Я вообще не люблю писать, а потому пишу себя принуждая, не имея под руками документов, за границей. Если буду продолжать писать дома, то часть документов буду иметь под руками, теперь же пишу все по памяти, а потому, вероятно, делаю некоторые ошибки в датах и названиях. У меня память ослабела на даты и в особенности имена, но что касается фактов и сути дела - то все изложено с полной правдивостью и точностью. Пишу эти воспоминания крайне отрывочно и неусидчиво, по пяти, десяти минуть в присест, а потому изложение не только не литературно, но часто совсем нескладно.
Прошу моих наследников их напечатать, причем при печатании можно там, где окажется нужным, исправить слог, не касаясь сути изложения.
Эту часть моих записок, я оставляю у моего зятя в Брюсселе; продолжение буду писать в Poccии, если окажется возможным.
