Уже в ранние годы у меня сложились очень своеобразные отношения с Мордвиновым в работе. Как и всех моих учеников, я называл его «на ты» — он отвечал почтительно «вы», на репетициях вел дневник, тщательно, бисерно записывал малейшие мои замечания или советы, всегда безоговорочно, ученически педантично. Но это не значило, что он соглашался обязательно со всеми предложениями: он по-своему готовился к репетиции и по-своему, от себя, перерабатывал мои замечания. Подчас при этом Мордвинов бывал упрям, своеволен, несговорчив. Его трудолюбие и убежденность покоряли меня, хоть и вызывали сложные чувства. С одной стороны, мне бывало досадно, что он держится за свое, на мой взгляд, то ли не совсем верное, то ли не самое для него выгодное, а иногда и привычное, ведущее к выработанным штампам. С другой — я не хотел видеть в Мордвинове только послушного исполнителя. Личность актера всегда дорога мне, а здесь, при встрече с яркой и сильной индивидуальностью, мне было особенно важно раскрыть ее и выявить до конца. И впоследствии, когда Мордвинов создавал образы исключительных людей — Отелло, Лира, Арбенина, — мне тем более было нужно его верное актерское самочувствие — «я есьм», его свободное, убежденное, полноценное артистическое существование в роли. В те давние времена, о которых идет речь, мне было чрезвычайно важно в нем развить самостоятельность — пусть в ущерб иным стилистическим тонкостям.
Мордвинов учился, в том числе — подчинению художественному замыслу, нахождению точной художественной формы, мастерству. Здесь на помощь приходили старшие товарищи-режиссеры. Тогда, когда характер персонажа в общем совпадал с характером актера, Мордвинову было легко работать. Так было с одной из его первых школьных удач — Петр в «Лесе» Островского. Мордвинов быстро отыскал в самом себе черты, близкие его герою, — душевность, открытость чувств, простоту и цельность внутреннего мира. И даже внешне ему не пришлось меняться — сочность говора, размашистость жестов, наивная неловкость поведения были тут к месту. Но вот актеру предстояло сыграть роль молодого барона Пердикана в комедии французского драматурга-романтика Мюссе «Любовью не шутят». То была первая его большая и чрезвычайно трудная для него роль.
В этом спектакле все ставило Мордвинова в тупик — и далекие от него самого человеческий тип, социальное происхождение, и душевный мир героя, необычный склад мыслей и чувств, и прихотливый, полный полутонов и тонкостей текст роли, и, наконец, самый мой замысел: я задумал создать спектакль ярко-театральный, изящный, подвижный и поэтичный и в то же время ясно раскрывающий противопоставление, условно говоря, «мира баронов» и «мира крестьян», мира усложненных лирических чувств и мира простых и полнокровных переживаний.
Вчерашнему Петру пришлось как бы воспитывать, взращивать в себе черты юного барона, искать в тайниках своей души совершенно новые для себя свойства характера, искать ту форму сценического поведения, которая была бы правдива, раскрывала характер героя и в то же время находилась бы в согласии с общим театральным решением спектакля. Мордвинов учился искусству перевоплощения и вместе с тем искусству сценического стиля.
Мордвинов только-только начинался как актер. Но ведь хоть и тщательно, чистенько, почти франтовато одетый, он оставался увальнем, этаким размашистым малым из маленького приволжского городка. Ладно скроенный, он не владел еще своим превосходным телом, поначалу казался малоартистичным.
Помню, как долго пришлось мне искать прием, чтобы чем-нибудь занять его руки, тогда еще неловкие, можно сказать, «неумные», а потом такие неисчерпаемо разные, такие мудрые, послушные — в Отелло, Арбенине, Лире. Решение пришло не сразу: я сочинил для Мордвинова «игру с тросточками». Их было две — одна с розовым, другая с голубым бантом. Цвет в спектакле был решен, как мне теперь кажется, интересно: в основе всех костюмов была скромная и строгая темно-синяя актерская прозодежда, а цветные детали дополняли костюм. В комедии Мюссе действует, постоянно сопутствуя ходу событий, хор крестьян, собирающих виноград; детали их костюмов — косынки, платки, подоткнутые юбочки, передники и т. д. — были решены в гамме золотой осени; краски — красная, оранжевая, желтая, зеленая, оливковая, коричневая — это цвета земли, природы, жаркой и пленительной. А у аристократов господствовали цвета нежно-розовый, темно-голубой, лилово-сиреневый — холодноватая гамма красивости. Так вот: две тросточки Пердикана помогали Мордвинову в жестикуляции, они «организовали» ему руки. Он то опирался на них, то помахивал ими, то сжимал в обеих руках, то перебрасывал в хор, то снова получал их оттуда. Словом, проделывал с ними десятки вещей. И в этом причудливом рисунке капризно летающих тросточек, впрочем каждый раз как бы наполненном различными подтекстами, отыскался способ, подчеркнув театральность спектакля, представить и выявить своеволие персонажа, помочь исполнителю справиться со своими руками, освободить его от скованности, привнести в его игру легкость, первое ощущение свободы.
Немало таких экспериментов было проделано в начале артистической биографии Николая Дмитриевича — здесь и «фрачный герой» Мебиус из «Компаса» Газенклевера, и Дик Даджен из «Ученика дьявола» Шоу, и простак Аполлон Мурзавецкий из комедии Островского «Волки и овцы», и поручик Яровой из пьесы К. Тренева «Любовь Яровая», и многие другие. Но первой действительно большой удачей молодого актера, позволившей угадать его будущее, сделалась роль поручика Соболевского, сыгранная Мордвиновым в инсценировке рассказа Бориса Лавренева «Рассказ о простой вещи». Эта работа Мордвинова начинает список его побед, приносит ему имя талантливого актера остропсихологического плана и все возрастающего мастерства.
«Рассказ о простой вещи», подготовленный к 10-летию Октября, я ставил вместе с Хмелевым. Работа между нами была распределена так: мой общий замысел, решение декораций, у Николая Павловича — работа с актерами и режиссура в прямом педагогическом смысле слова. Вот почему справедливо считать, что своим первым большим успехом в роли Соболевского Мордвинов обязан прежде всего Хмелеву. Хмелев — артист огромного таланта и мастерства — заразил Мордвинова своим пониманием остроты, наполненности сценической выразительности.
Мордвинов создал образ, противоположный другим его созданиям, в которых всегда просвечивала личность самого актера. Он полностью перевоплотился в белогвардейского офицера, раскрыл, не прибегая к преувеличениям, к формальным приемам, человеконенавистническую, садистскую сущность своего героя, мрачную, злобную сосредоточенность человека, который единственную радость находит в убийствах и мучениях. И одновременно он сделал это с такой силой, с такой конденсированной ненавистью к врагу, что о мордвиновском Соболевском, ни на минуту не терявшем правдивости поведения, социальной и психологической конкретности, писали как о «легендарном вурдалаке».
