— Этой лекции я ждал давно, — объявил он, внимательно оглядывая притихших юнкеров, — Сегодня речь пойдет об очень важном явлении, природа которого еще не раскрыта, — об электрической искре.
Медленными, почти торжественными движениями профессор укрепил на кафедре стойку с двумя электродами, подал знак ассистенту. Тот включил рубильник. Между электродами с треском проскочила большая синяя искра.
— Ну и что, — спокойно заметил кто-то из слушающих. — Обыкновенная вольтова дуга.
— Ошибаетесь, — профессор предостерегающе поднял палец. — Вольтова дуга — это лишь частный случай электрической искры — явления гораздо более обширного. В природе искры очень много сложного и непонятного. Вот смотрите…
Сигнал ассистенту, электроды освещаются ультрафиолетовыми лучами, искра становится мощней и ярче. Слабее освещенность — слабее искра. Как будто бы все ясно и понятно.
— Но может получиться и совсем обратный эффект! — драматически восклицает профессор, слегка перемещает электроды.
И юнкера с изумлением наблюдают, как слабый свет усиливает искру, а мощный, наоборот, гасит.
— Это явление, — говорит профессор, — первым заметил я. Во всяком случае, никаких ссылок на что-либо похожее в научной литературе мне встречать не приходилось. Электрическая искра используется в только что появившихся аппаратах — радиопередатчиках — для возбуждения колебаний. У радиотехники огромное будущее, и поэтому все, что связано с электрической искрой, заслуживает самого пристального внимания. Я назвал открытое мной явление «эффектом Лебединского». Должен сказать, что объяснить его пока что трудно.
Бонч-Бруевич, вопреки всем правилам поведения в военном училище, немедленно вскочил с места.
— Разрешите вопрос, господин профессор? Кому трудно объяснить — нам или вообще?
— И вам, и вообще, — ответил профессор. Громко и пронзительно зазвучал в коридоре горн.
Занятия окончены. Юнкера один за другим выходили из класса. Бонч-Бруевич как бы утратил свою обычную живость, взгляд его стал задумчивым.
— Не обращай внимания, — говорили друзья, полагая, что он обижен ответом профессора.
Бонч-Бруевич молчал.
И только теперь Остряков понял, что задумал этот сумасброд. Открыть природу электрической искры и объяснить ее профессору Лебединскому. Ну и ну!.. Как назвать такое намерение — смелым, дерзким, самонадеянным? Бонч-Бруевич или безумец, или человек незаурядный. Иначе ему и в голову бы не пришла мысль о такой проделке.
Смирившись со всем, повернув фуражку козырьком назад, а штык сдвинув за спину, Остряков потащил аккумуляторы к штепселю на стене. В замок подавался постоянный ток от расположенной рядом учебной электростанции Офицерской электротехнической школы, и заряжать аккумуляторы можно было прямо от сети. Бонч-Бруевич тем временем монтировал стойку для электродов.
И вдруг в коридоре послышались тяжелые шаги. Оба юнкера притихли. В ночной тишине казалось, будто движется статуя. Реальность оказалась хуже: к шуму шагов примешался звон шпор, дверь умывальной распахнулась, на пороге появился дежурный офицер. Перепуганным естествоиспытателям показалось, что вслед за ним сюда спешит все начальство училища.
— Что здесь происходит?
— Разрешите доложить, господин капитан. — Бонч-Бруевич, стоя в одном белье, вытянулся, взял под козырек несуществующей фуражки. — Испытываем искровой разрядник. А это аккумуляторы. Собственной конструкции.
— Собственной? Хм! Кто разрешил?
— В уставе нет запрещения иметь собственные аккумуляторы…
— Юнкер, отставить возражения! В уставе нет запрещения иметь гремучую змею, но это не значит, что вы можете поместить ее у себя под кроватью. Одним словом, достаточно. О вашем поступке я доложу начальнику академии и училища. Он решит вопрос о вашем пребывании здесь. Забирайте свое имущество и немедленно отправляйтесь спать. А вы, никуда не годный дежурный, — капитан повернулся к Острякову, — вы, будущий офицер, поглядите-ка на себя в зеркало. Штык болтается, фуражка сидит кое-как. Пять суток карцера!
Дежурный офицер вышел. Юнкера печально поглядели друг на друга и разошлись. Желание продолжать опыт пропало.
«Хотите работать серьезно!»
Бонч-Бруевич плохо слышал, что говорит профессор Лебединский, и совсем не замечал взглядов, которые тот изредка бросал на него из-под густых черных бровей. Мысли юнкера были печальны. Уходить сейчас, когда он уже втянулся в эту жизнь, когда суровый военный распорядок ощущается уже не как тяжкое бремя, а как способ самым лучшим образом организовать свой день; когда, наконец, занятия становятся все интересней. И куда ехать. В Киев? Отец скажет: был ты в коммерческом училище — не понравилось; попал в одно из лучших военно-инженерных — тоже не по тебе пришлось. Чего же ты, в конце концов, добиваешься, к чему стремишься? Как объяснишь, что теперь он уже ясно знает, чего хочет, и если бы не эта мальчишеская выходка! Опять звук горна. Он кажется сейчас необыкновенно волнующим. Юнкера поднялись с мест.
— Господин Бонч-Бруевич, — негромко произнес профессор Лебединский, — прошу подойти ко мне. Все остальные могут быть свободны.
Сорокалетний профессор вглядывается в прозрачные серо-голубые глаза стоящего перед ним семнадцатилетнего юноши. Что означает этот ясный, спокойный взгляд? Дерзость? Да, пожалуй, но совсем не ту, смешанную с трусостью и наглостью, которая только и остается прижатому к стенке шалопаю. Здесь чувство собственного достоинства, уверенность в своей правоте, ощущение независимости, внутренней свободы, правильности сделанного. Редко кто так держит себя.
В тот момент, сидя за кафедрой и рассматривая юнкера, профессор и предположить не мог, что этот юнкер станет его любимым учеником, а потом и другом, что долгие годы предстоит им работать вместе, вместе шагать через мучительно тяжелые испытания, вместе страдать, вместе добиваться успеха.
— До меня дошли сведения, — сказал наконец Лебединский, — что вы монтировали ночью в умывальной прибор для получения электрической искры. Верно?
— Верно.
— Зачем?
— Чтоб изучить природу этого явления.
— Вы могли делать то же самое днем, в кабинете, на подготовленном оборудовании.
Бонч-Бруевич опустил голову.
«Ведь это же мальчишка, — подумал Лебединский, — несмотря на погоны и выправку. Ему нужна таинственность. Да, но не в индейцев он стал играть и не в разбойников, а взялся с ходу решать одну из серьезнейших проблем электротехники. Именно здесь область его интересов, если отбросить смешные обстоятельства. Значит, надо дать ему возможность серьезно работать. Кто знает…»
