Проселочная дорога шла сперва светлым золотисто–оранжевым леском — клены, березки, осины. Потом стали появляться молодые сосенки, елочки. И вскоре высокой стеной встал чистый сосновый бор с могучими и стройными деревьями. Такие звонкие сухие боры (без малейшей сырости и плесени) растут по высоченному восточному берегу великой Оби.
Идем, через каждые 300–400 метров, у самой дороги, — небольшие скамеечки с навесом. Присаживаемся почти на каждую. Жених в полном восторге от этого лесного великолепия (он вырос в степи), от этого погожего дня — от всего на свете, — запел вдруг романс!.. Как сейчас помню: «О, если б мог выразить в звуке!..» За ним, не передохнув, — веселую озорную песенку. И так одно за другим, словно торопясь выплеснуть весь свой, похоже, неисчерпаемый «репертуар», развлекал то песнями, то стихами, то смешил юмористическими рассказами Зощенко и Чехова. Исполнял он все превосходно, можно сказать, профессионально.
Немного приумолк, затем снова стал читать особенно нравившиеся ему лирические стихи популярного тогда поэта Степана Щипачева.
Русый ветер, какой ты счастливый!
Эх ты, ветрена голова!
У тебя для березки, для ивы Одинаково нежны слова.
Русый ветер, какой ты счастливый!
А вот я, словно кто приковал,
Об одной, о далекой, красивой,
Столько лет тосковал!
Обняв меня, тихо проговорил:
— А вот мне, пока я ждал твоего решения, эти два с половиной года показались за 25 лет. Вчера и сегодня — самые счастливые дни в моей жизни: ты теперь навсегда моя…
Вижу, жених мой совсем забыл, куда мы пошли, скорее заторопила его.
— Взгляни, Сережа, на часы. Сколько?! Бежим, а то опоздаем!..
И хотя шли мы довольно быстро, он всю дорогу не переставая читал стихи или что–то рассказывал. Рассказчик он был по призванию, как говорят, от Бога. Я понимала — это талант. И даже в те неповторимые минуты у меня нет–нет да и мелькала мысль: «Что же мы дальше–то будем делать с этим талантом?..» А у него на лице было одно безмятежное счастье.
Возвращались мы в самом прекрасном настроении. Сначала долго вертели и рассматривали такое желанное для нас «Свидетельство». Наверное, в честь этого события теперь уже мой законный супруг решил преподнести мне второй праздничный концерт.
— Г аля, а я ведь часто еще с пляской выступал, просто тебе не говорил. И «чечетку», и «цыганочку», и «морскую прогулку» — всегда на бис принимали.
Действительно, так плясал — на экране не всегда увидишь. А напоследок посетовал:
— Эх, жаль, аккордеона с собой нет. Твое бы любимое танго сыграл!..
Потом взглянул вопросительно:
— Ну как, понравились тебе мои «номера»?
— Да ты же настоящий эстрадный артист! И как ты собираешься все это бросать?..
— Я уже говорил, что эти выступления мне надоели до чертиков. А куда денешься? Начальство приказывает. Идет смотр армейской самодеятельности. (В армии это здорово поощряется.) Тут главное — чья эскадрилья или часть на первое место выйдет. Кто при этом особенно отличится — получает от командования благодарность. И самую большую награду — внеочередной отпуск домой.
Но эти объяснения ничего не объясняли. И я не могла их принять. Хорошо ли он обдумал то, о чем так убедительно говорил и доказывал? Думаю, что нет. Надоело — потому что заставляли.
И вот теперь, после этих, идущих от всей души, выступлений, я поняла, что эстрада — его родная стихия.
На следующий день была свадьба. А еще через два дня провожали нас родители и друзья в далекий российский город. Началась наша многолетняя, многотрудная и очень интересная совместная жизнь.
И вот уже позади волнения встреч и прощаний, романтика свиданий и расставаний. Мы вместе мчимся на скором поезде, мне кажется — куда–то в неизвестность. Пролетают селения, проносятся леса, степи, голубые блюдца озер… Мы сидим у окна, тесно прижавшись друг к другу. Внизу заблестела ленточкой какая–то река.
— Галя, смотри, это же Волга!
Колеса загромыхали по высокому железнодорожному мосту. Не успела я разглядеть — поезд уже на той стороне.
— И это та самая Волга–матушка?.. О которой так много песен?!. Широка и глубока… Я представляла ее вроде нашей Оби.
— Да, когда–то была великой рекой, Матушкой, — с каким–то сочувствием сказал Сергей. — Сколько тысяч всяких судов — стругов, барж, пароходов — тянула, носила она на себе, сколько грузов перетаскала, — никто никогда не сможет подсчитать. И сколько песен о ней сложили — тоже не перечесть!.. Износили, состарили ее люди, — словно о женщине говорил Сергей. — Водохранилищ на ней наделали, мазутом угощают — тоннами проливают… А по берегам сотни заводов и заводиков понастроили, и все они сбрасывают в нее свои грязные отходы — просто, дешево и без проблем. Правда, мизерные штрафы за это платят государству — и все в порядке. Как еще живет–течет Волга–матушка?.. И продолжает работать, работать… Только все меньше да уже становится. — И добавил: — А с сибирскими реками нечего даже сравнивать: разве те реки были так загружены и отравлены, как Волга? Текут веками — тысячи верст по безлюдной тайге…
Я гляжу на Сергея с удивлением: такой поэтической сентиментальности в нем еще не замечала. Очень хорошо, что она есть. Мы все больше узнаем и понимаем друг друга.
Скоро уже Москва — как–то встретит нас Первопрестольная? В европейской части России я еще не была. Если будет долгая стоянка, — решили мы, — то обязательно побываем на Красной площади, у Кремля (вход был закрыт), взглянем хотя бы на Спасскую башню, мавзолей…
Но стояли всего 40 минут. Сережа только успел сбегать закомпостировать билеты да взять кое–что в буфете (везде очереди). А я так и просидела на Казанском вокзале.
Здесь тоже было совсем не то, что я ожидала. Казанский показался мне небольшим и грязноватым. (Опять же в сравнении с Новосибирским — громадным и ухоженным.) Но ведь здесь всего три–четыре года назад (шел 1949‑й) пережили страшную войну, старалась я оправдать нашу златоглавую столицу. Страна еще без устали отстраивала, поднимала из пепла тысячи разрушенных сел и городов. Так что не до красоты пока было…
А поезд нам подали совсем другой — старый–престарый, плацкартный. Наш скорый остался в Москве.
До Брянска, куда мы ехали, оставалась одна последняя ночь. Проводница сказала, что на следующий день еще до обеда будем на месте. Сережа этот путь уже знает — спит, похрапывает. Я от волнения встала очень рано, еще затемно. Жду не дождусь рассвета. Оделась, прибралась, не отхожу от окна.
