— Чего тебе нужно, Марти? — спросил один из трех. — Ты нам надоел.
— Если хоть один негр из баркасов ступит на берег, я арестую вас!
— Марти, тебе платят немного, мы это знаем. Хочешь сто песо?
— Именем закона!..
— К дьяволу закон, упрямый осел! Ты забыл, что ты здесь из милости! Если бы не генерал-капитан, твоя сука и щенки в Гаване давно сдохли бы с голоду!
Первый баркас ткнулся тупым носом в песок.
— Именем закона!..
Три пистолетных дула уставились в грудь дона Мариано. Пепе рванулся вперед, но Томас прижал его к мокрой земле.
— Убирайся, Марти! Ты слишком хорошо служишь Испании! Ну!
Дона Мариано скоро уволили. Под приказом стояла подпись губернатора провинции. Губернатор аккуратно получал проценты от официально запрещенной продажи тайно привезенных на Кубу негров.
Человек, носивший это имя, уже в восемнадцать лет выпустил первую книгу романтических стихов. Мадридский литературный кружок «Эль Парнасильо» считал его одним из своих самых значительных членов наряду с Эспронседой. Он упивался идеями Гюго, боготворил Байрона, приветствовал победы освободительных революционных бурь XIX века, которые, начавшись в пороховом дыму, продолжались на страницах книг. Он переводил на испанский Гюго и Томаса Мора. В то же время его собственные стихи переводил на английский Лонгфелло. Но круг интересов и дел Мендиве не ограничивался литературой.
Рафаэль Мариа де Мендиве считал своим долгом продолжать борьбу великих кубинских мыслителей Варелы и Хосе де ла Люса за широкое, всестороннее, подлинно научное обучение. И, глядя на усилия Мендиве на посту директора муниципального мужского училища, многие из его современников справедливо считали, что в те нелегкие времена он был учителем больше, чем поэтом.
Дон Мариано не знал этого. Мендиве был для него всего лишь чиновником, занимавшим заваленный мудреными книгами кабинет. Но судьба, столь суровая к отставному артиллеристу, благоволила к его хрупкому сыну. 19 марта 1865 года Мендиве собственноручно вписал имя Хосе Хулио Марти-и-Переса в списки учащихся училища, хотя, конечно, и не думал о том, что спустя несколько лет с гордостью прочтет написанные мальчиком строки: «Если у меня хватит сил стать настоящим человеком, этим я буду обязан только вам, от которого я видел столько добра и к которому питаю столько любви».
Муниципальное училище было третьим учебным заведением, в которое попадал Пепе. Первые буквы он выучил в бесплатной школе для бедных гаванского района Санта-Клара. Потом один из друзей отца платил за его обучение в частной школе «Сан-Анаклето». Однако лишь теперь восприимчивый, вдумчивый, чувствительный мальчик получил возможность найти себя. Все интеллектуальные силы его пытливой и живой мальчишеской натуры вырвались наружу.
И не удивительно. Мендиве не заставлял зубрить, а, наоборот, всячески поощрял самостоятельность мышления у своих подопечных. Если его питомец отдал все свое время полезной книге, учитель готов был простить даже невыученный урок.
А это случалось и с Пепе, хотя мальчик шел первым по всем предметам. Он бегал с книгой на пляж, с книгой засыпал, читая до рези в глазах. Почти каждый день он брал из библиотеки Мендиве новый том, проглатывая без разбора стихи и романы, драмы и комедии. Он жил удивительной жизнью героев книг, и события, поражавшие его прежде, теперь казались малозначительными — мир, раскрывавшийся в книгах, был куда многообразнее и величественнее. В одном только этот новый мир был похож на все, что Пепе видел раньше, — несчастных в нем было больше, чем счастливых.
Как-то раз в томе Шекспира Пепе нашел переписанные от руки сонеты. В звучных строфах автор призывал бороться за свободу Кубы. От друзей мальчик узнал, что автор стихов — Мендиве. И он вдруг ощутил себя единомышленником человека, который пока что был для него только учителем.
Теперь он совсем по-другому слушал дона Рафаэля и забывал обо всем, когда тот с искусством и страстью прирожденного оратора уводил ребят в лабиринты истории, где блистали умы, звенели мечи, рождались государства.
— В октябрьские дни 1492 года свежий ветер надувал паруса трех каравелл, которые несли на грот-мачтах штандарт испанской короны, — негромко рассказывал дон Рафаэль. — Рыжеватый человек с решительным взглядом стоял на корме флагмана. Наконец-то он, Христофор Колумб, осуществил свою многолетнюю мечту, нашел прямой западный путь из Европы к легендарным, сказочно богатым Индиям. Так европейцы называли тогда страны Юго-Восточной Азии. Путь в Индии был тяжел: приходилось добираться морем до турецких портов, откуда по горам и пустыням тянулись на восток бесконечные караванные тропы. Можно было плыть в Индии и вокруг Африки, но и эта дорога была долгой и трудной, а к тому же по решению папы римского по ней могли плавать только португальцы.
И вот, первым отправившись из Испании прямо на запад, Колумб меньше чем через три месяца приплыл к невиданной и долгожданной земле.
Уже остались позади несколько островов. Теперь каравеллы медленно шли вдоль новых берегов, плотно поросших буйной тропической зеленью и напоминавших кору пробкового дерева.
Адмирал обернулся к юнге:
— Это Индия, чико[5]. Зови шкипера. Будем бросать якорь…
Через полчаса Колумб шагнул на белый прибрежный песок и, сверкая и позвякивая латами, торопливо развернул тяжелое расшитое знамя. От имени Изабеллы Кастильской и Фердинанда Арагонского[6] он объявил испанским владением землю, которую туземцы называли Кубой.
«Вся местность, — записывал вечером Колумб, — заросла прекрасными зелеными деревьями, отличными от наших кастильских. Повсюду сладкозвучно поют птицы, а горы у бухты, Где мы бросили якоря, так же красивы и высоки, как Пенья де лос Энаморадос[7]. Я видел огромные и чудесные сосны, стройные и прямые, как веретено. И я решил, что из них выйдут мачты и палубные доски для самых больших кораблей Испании. Здесь можно соорудить столько кораблей, сколько их величества короли пожелают… На морском берегу много камней цвета железа и иных, о которых говорили, что они из серебряных копий… Ничего прекраснее этой земли еще не видели глаза человеческие. У меня так велико удивление, что, думаю, еще большим оно будет у всякого, кто об этой земле услышит. И никто не сможет поверить подобному, пока сам не увидит всего… Не хотелось бы уходить отсюда».
Дон Рафаэль на мгновение замолчал, окинул класс быстрым, все замечающим взглядом педагога. Он увидел, что Торрес дремлет, а Пачеко рисует, Гаррига слушает, подняв светлые брови, а Марти… Как впитывает в себя историю этот мальчик! Он словно сам переживает все.
