Она встретила меня, как всегда, очень тепло и радушно. Но было уже поздно, а ей надо было встать пораньше, чтобы навестить мужа, призванного в армию месяц назад. Мы легли спать.
Утром 22 июня я поехал на вокзал к поезду и долго искал Палю, но, не найдя ее, вернулся к Зое. А Паля была уже там, где-то я ее проворонил. Обсудив ивановские новости, мы отправились посмотреть Ленинград. Было часов десять утра. Город жил обычной жизнью. День выдался солнечный. Мы шли по заполненным людьми и машинами улицам, рассматривая помолодевшие под ярким дневным светом фасады зданий; проходя Невским, постояли на Аничковой мосту – любовались красотой клодтовских коней. От зданий и скульптур словно веяло историей…
Я рассказал Пале, как принимал участие в Первомайском параде. Полк тогда выехал в Ленинград за неделю до праздника. Несколько ночей шли тренировки на Дворцовой площади перед Зимним. Первого мая, в прекрасный весенний день, состоялся большой парад, каких раньше не видали в Ленинграде: необычно много техники, парашютно-десантные войска, тяжелая артиллерия… Мы ехали в автомашинах, за нами тягачи тащили мощные гаубицы. Нас приветствовал член Политбюро ЦК партии Андрей Александрович Жданов. Крутые плечи и крупная голова выделяли его из всех, стоявших на трибуне. Я первый раз так близко видел одного из известных стране руководителей партии. Восторженное настроение, пришедшее с первых минут парада, не оставляло меня весь день.
А теперь мне было радостно и весело от встречи с Палей. И я, и она не придали значения звучавшим из репродукторов, установленных в нескольких местах на Невском, словам диктора о правилах поведения во время воздушной тревоги. Бывая в Ленинграде раньше, я ведь не раз слышал подобные передачи, это было естественно: Ленинград – приграничный город…
Уже возвращаясь к Зонному дому, мы увидели фотоателье. Словно заранее сговорившись, вместе повернули к нему; было около 12 часов дня. Радость встречи сделала наши лица веселыми. "Пусть родные увидят, как мы были счастливы в это воскресенье",- подумал, замирая перед открывшимся темным зрачком фотоаппарата.
Паля устала от ходьбы, дома сразу легла отдохнуть, а я сел у окна и стал читать "Хромого барина" А.Н. Толстого. Около двух часов в коридоре раздался сильный шум. Паля проснулась, вышла из комнаты. Вернулась и сказала, бледнея на глазах:
– Боря, война! Дворник обходит квартиры и говорит, чтобы запасли песок – тушить пожары от зажигательных бомб.
"Мне же надо быть в части",- молнией пронеслось у меня в голове.
Я вскочил, сунул книгу на полку и, продолжая свою мысль вслух, сказал Пале, что должен ехать в полк. Она пыталась уговорить меня поесть. Но до еды ли было? Я пулей выскочил на улицу. Паля бежала за мной. На улице немного успокоился – все было прежним. Садясь в трамвай, сказал Пале:
– Если все это вымысел дворника, не пиши домой, что я убежал от тебя. Пусть думают, что мы провели вместе весь день.
По дороге на Финляндский вокзал, откуда шел пригородный поезд, смотрел на ленинградские улицы, но не видел никаких признаков начавшейся войны. Лишь перед самым вокзалом навстречу провезли зенитную пушку. Я купил билет, сел в поезд,- все как обычно. В вагоне рядом со мной оказался майор. Он достал отпечатанные на машинке листы и начал читать их. Мне стало видно написанное. Это был, как потом он мне объяснил, текст выступления Вячеслава Михайловича Молотова по радио о вероломном нападении гитлеровских войск на нашу страну. Значит, война действительно началась!
"Очевидно, командование полка ничего не знало о возможном нападении – иначе меня не отпустили бы в Ленинград, да еще на субботу и воскресенье! Что теперь будет с родителями, Левой, Лелей? Каким будет мой путь к дому? Дошагаю ля? Не попадет ли мне за то, что так поздно возвращаюсь в часть?" Мысли мои перескакивали без всякого порядка с одной на другую…
Сойдя с поезда и сразу же увидев знакомого командира отделения, я, все еще под впечатлением спокойствия, царившего на ленинградских улицах, не утерпел и спросил его:
– Ты знаешь, что война?!
– С 5 часов утра для нас это не новость,- ответил он.- По боевой тревоге полк выехал в лес,- и показал, куда идти.
Я заглянул сначала в военный городок, в свою казарму, но никого там не нашел. Койки, тумбочки, столы стояли в беспорядке.
В лесу, километрах в 5 от военного городка, встретил политрука дивизиона Суханова. Доложил, что прибыл из увольнения, объяснил причину опоздания. Ему было не до замечаний.
В дивизионе кипела работа. Полк готовился к погрузке в железнодорожные эшелоны. Небольшая часть бойцов и командиров должна была остаться в городке, чтобы принять пополнение к сформировать новый полк. Шел раздел имущества и людей. Мои бойцы были на станции, там строилась эстакада для погрузки орудий.
Поздно вечером я и несколько младших командиров пришли в опустевший военный городок. Белая ночь создавала иллюзию дня. Тем более непривычны были притихшие казармы, безлюдный плац и пустая площадка для орудий. Каждый из нас, проходя мимо знакомых мест, думал о чем-то своем. Что война принесет много горя и бед – это понимал каждый. Однако сколько еще в нас было мальчишеского оптимизма, веры в близкую победу, в исключительность своей судьбы, где все задуманное должно сбываться! Для меня отправка на фронт означала, что я уже не попаду на курсы младших лейтенантов. То, что мне, из-за войны, предстояло оставаться в армии еще какое-то время, не беспокоило меня: это воспринималось как святой долг. Главное в том, что мечта об институте оставалась, хотя и отодвигалась на какой-то срок:
Мы обошли городок и задержались у своей казармы. Первым нарушил молчание Парахонский:
– Вчера послал письмо: жди, дорогая жена, скоро вернусь. Ночью сон приснился: веду урок в школе – я ведь учитель… Утром слышу – кричат: "Боевая тревога! Война!" А я вставать не хочу, не верю, урок кончаю…
Он обнял одной рукой меня, другой – стоящего рядом младшего командира, радиста Ваню Зиненко и продолжал:
– Представляете, что было в приграничных частях? Такие же парни, как мы, такие же казармы, военные городки. И вдруг – обстрел, кровь… Бандиты!
– Наши им за это дадут жару! И мы поможем! – с задором сказал Зиненко.
– Это точно! Здесь мы не засидимся, – согласился Парахонский. Он задумался, а потом твердо закончил:
– Война войной, а спать надо! Пошли!
Парахонского я очень любил и уважал. Мне он помог перейти от детства к юности, много беседовал со мной, советовал. Я со своей стороны жадно воспринимал его жизненный опыт и платил большим уважением этому очень умному человеку. Его последние слова как-то успокоили меня, вывели из возбуждения, в котором я был весь этот нескончаемый день, растянувшийся во времени из-за стольких переживаний, разговоров и обсуждения тех перемен, что сегодня произошли в дивизионе.
