«Русский феномен» — такое определение тарану дали западные историки. А феномен — это все, что необъяснимо, что непонятно и удивительно.
Да и в самом деле — трудно понять психологию летчика, идущего на таран, трудно представить миг, в который он решается на смертельный риск.
«Безумие?» Но попробуем представить себе этот решающий миг, именно миг, за который надо успеть принять решение, провести в уме молниеносные расчеты — уравнять скорость с самолетом врага (причем с преимуществом всего в 5–10 метров!), подняться над ним и, приблизившись почти вплотную, находясь справа или слева, чтобы не задели обломки вражеской машины, рубануть винтом по хвосту или плоскости самолета врага… Все это — в пылу атаки, за мгновения, на огромных скоростях! И вот он — страшный удар! Оглушающий треск, скрежет, встряска всей мощной машины, приводившая часто и атакуемого, и атакующего к потере сознания…
Короткий миг от 0,15 до 1 секунды, но это — от 30 до 75 ударов по машине врага вращающимся винтом!
Нет, не похож на безумие такой расчетливый маневр! Видный английский специалист в области военной авиации Роберт Джексон в книге «Красные соколы», изданной в Лондоне в 1970 году, пишет: «Имелось немало случаев, когда советские летчики-истребители таранили вражеские самолеты, но вопреки распространенному мнению это не было жестом отчаяния, а хладнокровно продуманным приемом боя, требовавшим высочайшего мастерства и стальных нервов… Хотя немецкие истребители Ме-109 и Ме-110 обладали большей скоростью, чем И-16 и И-153, советские летчики умело использовали лучшую маневренность своих самолетов на виражах. Когда русский пилот оказывался в трудном положении в воздушной схватке, он закладывал крутой вираж и на полной скорости устремлялся на ближайший «мессершмитт»… Эта тактика обычно срабатывала, нервы немцев не выдерживали, и они сразу выходили из боя».
«Когда советский самолет догнал меня и врезался в мой «мессер», мне показалось, что на меня обрушилось небо!» — признался на допросе пленный фашистский ас.
Ощущение «обрушившегося неба» испытывали и атакующие, но…
Дважды шли на таран десятки наших соколов, трижды — Алексей Хлобыстов. Четырежды — Борис Ковзан.
Большинство воздушных таранов совершено в небе на подступах к Москве, Ленинграду, Сталинграду, куда шли и шли обвешанные бомбами крестатые машины. Их нужно было остановить любой ценой…
Считалось, что таран вызывают лишь две причины — отказ бортового оружия и иссякший боезапас. Но, защищая товарища в бою, спасая эвакуированных от бомбежки, наши летчики шли, бывало, в таранную атаку с полным боекомплектом и исправным оружием — если дело решали секунды и на необходимый для истребителя разворот для новой атаки не было времени.
«Воздушный таран — это не только виртуозное владение машиной, исключительная храбрость и самообладание, это одна из форм проявления героизма, того самого морального фактора, который не учел враг да и не мог учесть, так как имел о нашем народе… весьма смутное представление», — сказал дважды Герой Советского Союза Главный маршал авиации Александр Александрович Новиков, возглавлявший в первые годы войны военно-воздушные силы Ленинградского фронта.
Как объясняли свой поступок сами летчики?
Спартак Маковский, сбивший за войну 18 самолетов врага, один из них — таранным ударом, на вопрос, думал ли он о своей жизни, идя на таран, ответил: «Нет, не думал. Я просто знал, что внизу бьются мои друзья, что им тяжело и, если гитлеровцы прорвутся туда, им еще тяжелее станет. Значит, надо уничтожить врага. А уж каким способом — значения не имеет».
Дмитрий Никитин объяснил свой шаг с позиций летчика и гражданина: «Настоящий летчик в первую очередь всегда расчетлив. Каждый из нас знал, сколько труда уходит на создание одной боевой машины. Знали мы и о тех безусых мальчишках у станков, что работают, подставив по малости роста под ноги ящик. А сколько возятся с каждым самолетом техники на аэродроме! Так что на таран я шел не из геройства — по необходимости. По-другому не выходило».
«По-другому» — означало выйти из боя, воевать по правилам врага.
Тараны совершались не только на истребителях — машинах, специально предназначенных для маневренного боя, но и на штурмовиках, дальних пикирующих бомбардировщиках, ближних бомбардировщиках, англо-американских «подарках» — «томагавках», «аэрокобрах», «хар-рикейнах», «киттихауках».
Разящие удары обрушивались на врага не только днем, но и ночью. Зарегистрированы двойные и тройные тараны: пока враг не рухнул вниз, бил его дважды, трижды своим самолетом советский летчик.
В списке поверженных тараном — фашистские самолеты всех марок: «дорнье», «мессеры», «фокке-вульфы», «юнкерсы», «хейнкели», «бранденбурги», «хеншели»…
Но долго не хотели верить в возможность сознательного тарана фашистские асы, объясняя его случайным столкновением.
И такое, конечно, случалось в горячке боя, в «собачьей свалке», как называли наши летчики воздушные битвы десятков и даже сотен машин с обеих сторон, или в ночных поединках при плохой видимости. Немало известно объяснений наших асов: «То был не таран, а случайное столкновение». Но в истории Великой Отечественной остались и ушедшие в радиоэфир гордые слова: «Иду на таран!» и — радостные крики товарищам по бою: «Я его тараном, братцы!» Многие летчики готовились к рискованному удару еще на земле, производя расчеты, чертя схемы «рубки» винтом или плоскостью, чтобы быть готовым к тарану «на крайний случай».
Тогда еще советские летчики не знали, что авиаконструкторы Германии, Англии, Америки и Японии, изучив этот «удалой прием русских» и его возможности применения в своих ВВС, решили разработать самолеты-тараны, наведя которые на цель, пилот должен был катапультироваться или, как в японских ВВС, погибнуть. Остановило их работы, уже в 50-е годы, появление реактивных машин — казалось, на них таран невозможен…
Советские пилоты превратили этот сопряженный с риском для жизни подвиг в прием воздушного боя. За годы войны были выработаны своеобразная методика ударов и их классификация.
Таран прямой, ударный, всей массой машины — аналогичен морскому тарану (сюда же можно отнести лобовой удар), он самый опасный для жизни атакующего (такой был у Скобарихина, у Прохорова, четвертый раз — у Ковзана).
Таран неполный, с подсеканием, или условно — с чирканьем (по примеру Нестерова).
Наконец, таран безударный, то есть «рубание», как говорят летчики, винтом или крылом по главным частям вражеской машины, чаще всего по хвостовому оперению. Это так называемый классический, или «культурный», таран, при котором, как правило, летчик благополучно садится и после замены покореженного винта или ремонта плоскости может снова подняться в небо. Таких таранов среди известных ныне — большинство.
