Правда, сладкий. Надо работать, «Гомосек» ждет. Не могу отвлекаться на мозгоебские требования в духе Кафки, нет времени писать дополнения и автобиографические очерки, хуй знает о чем именно и на сколько страниц. Я писатель, а не престидижитатор: не печатаю на машинке пальцами ног и не пишу на грифельной доске каплями гноя из хера. Предпочитаю сидеть за машинкой и печатать пальцами рук или писать от руки в блокнот карандашиком (простым, № 2, фирмы «Винус», из плоской желтой коробочки. Может, об этом рассказать в очерке?). Одновременно сочиняю только одну книгу. Умоляю, прими меры, старик. Отправлю тебе кое-какой «материал», но он общий, сам понимаешь. Например, об андерсоновском периоде [166] (сейчас вспоминаю и сам себе поражаюсь!). Взял один случай и на его основе накатал историю (само собой, незаконченную. Кто я, по-твоему, проститутка?). К ней прилагаю кучу биографического шлака. Нужна конкретика, Эл. Может, написать о том, как я оттяпал себе последнюю фалангу мизинца? О том, каково лишить себя пальца? (Кровищи было — охренеть!) Так и быть, напишу. Передай Соломону: мой ракурс — отмечать самое яркое в махине биографии. Если меня просят наваять «автобиографический очерк», я теряюсь, как будто менеджер по набору персонала просит «рассказать о себе». Эл, заклинаю, вытряси из них конкретные указания или сваргань что-нибудь на свой вкус. Я же ради них стараюсь — пишу «Гомосека». Работы много, да еще отхожу от болезни. Сил нет, аппетит — никакой. Рядом — никого, кто принес бы хлебушка на зуб положить. То и дело, правда, забегает старик Дэйв [Терсереро] и ходит для меня в бакалейную лавку. Маркер написал, что на юг со мной не поедет. Хочет пройти альтернативную службу в Китае или где-нибудь в Европе. Попробую переубедить его. Выжми из этих вампиров, пьющих авторские таланты, хоть какую денежку и пришли мне. Чеком будет нормально.
Я снова на игле, и все благодаря умению Толкача и моей собственной глупости. Не понимаю, как человек, промышляющий избиением ближнего своего, может смотреть на себя в зеркало. Судя по небритости, он и не смотрится. Я ведь только хотел завязать с бухлом, чтобы печень восстановилась, как выпущенный на свободу зэк. Черт возьми, джанк губит ее хуже, чем алкоголь.
Отписался Уолбергу — ответа нет. Уверен, он ждет платы за услуги, и платы достойной. Нам, писателям, надо держаться вместе, иначе нас задарма и без мыла отымеют во всех семидесяти двух (число беру наугад) позициях.
Переведи меня на все языки, на какие сумеешь. Я тогда почувствую себя международным автором. Это же великолепно!
Какую бы болячку Хэл ни нашел у себя, желаю ему сгнить заживо. Он повел себя как последний петух, когда я — как настоящий мужик! — попытался залезть к нему в штаны. Сука он и сукой подохнет. Я ввел его в «Гомосек» под именем Уинстона Мура. Что называется, с любовью.
Привыкай, мужик, к ярим каликам мескалина [167], и дай уже мне свой постоянный адрес.
Твои стихи читаю с удовольствием. Сладкий мой, обязательно напиши рассказ о том, как ты баловался с тем уродцем в Дакаре, ну с тем, у которого еще заячья губа. Ты прямо за трумэн калотился. И тебе еще при этом отсасывал горбун?
Все, пора за работу. Три часа угрохал на письма тебе и Маркеру. А письма, пожалуй, стоит хранить — потом, когда сделаю себе имя, составим из нашей переписки книгу. Спокойной ночки, сладкий. К письму прилагаю рассказик, типа пример того, как я работаю с наиболее яркими моментами биографии. В конце концов именно яркие моменты и важны, ведь всем плевать, какой оттенок желтого принимает моя ссанина по утрам. Отправлю тебе до кучи всякого другого материала. Напишешь, чего издателю еще хочется.
Океан любви тебе
от Вилли Ли — торчащего пейсателя
Билла
P.S. История и «материал» во втором конверте.
АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ
Мех.,
Орисаба, 210, квартира 5 26 апреля 1952 г.
Дорогой Эл!
Получил ответ от Уолберга. Он этим делом заняться наотрез отказался, якобы он сам не торчал и не знает ничего о бытности торчком. Еще он типа занят собственной книгой и вообще думает, будто идея хреновая. Пусть издатели кого другого найдут. А то, что аванса не выплатят за «Гомосека», пока я текст не пришлю, — это уже через край. Да, автору без репутации надо мириться с подобным говном, но издатель-то обещал!
Над «Гомосеком» работаю день и ночь. Готовых есть двадцать пять страниц и еще семьдесят — черновиков, записанных от руки. Последние, пожалуй, сократятся до сорока или полтинника; выйдет текст страниц на семьдесят пять. Можно поступить иначе: приклеить эти семьдесят пять страничек в конце «Джанка», и получится единый роман… если издатель одобрит дополнения. Лично я думаю, переход к повествованию от третьего лица добавит изюминки. Принцип такой: когда ты на игле, то думаешь исключительно о себе, поэтому повествование от первого лица подходит как нельзя кстати; после соскока начинаешь заботиться об отношениях с окружающими, и потому переход к повествованию от третьего лица оправдывает себя всецело, помогая выразить мысль наилучшим образом. Плевать, что до меня никто в середине книги отправной точки не менял. Так до меня! «Гомосек» полюбас будет от третьего лица. Хотят изменить это — пусть, но тогда роман много потеряет.
От Джека — ни слуху ни духу. Его здесь заждались. Устал я пахать круглыми сутками. «Гомосека» пришлю через несколько дней; постараюсь в конечном варианте сохранить как можно больше задумок. Остальное объясню в сносках и синопсисе.
Люблю, Билл
P.S. В последнее время совсем расклеился. Энергии нет, аппетита — ноль. (Голод приходит, без базара, только не могу заставить себя сесть за столик в ресторане и схомячить ужин. Вся еда у меня — два сырых яйца с молоком.) Как мне не хватает Джоан! Еще Маркер причинил боль. Никак не удается расслабиться, не с кем поговорить. Злопамятность — бич писателей и слонов, надо избавляться от нее.
АЛЛЕНУ ГИНЗБЕРГУ
Мехико,
Орисаба, 210, квартира 5 15 мая 1952 г.
Дорогой Аллен!
Вчера отправил тебе авиапочтой шестьдесят страниц «Гомосека». Как получишь рукопись — сразу отпишись, ладно? […]
Ты ведь знаешь: Джек здесь. «На дороге» впечатлил меня несказанно. Джек сильно вырос как автор [168]. У него большущий талант.
Арестовали моего дружка Келлса — вместе с группой хиппи. За хранение ганджи. Траву, кстати, Келлсу подкинули. Пора двигать на юг, а то Штаты и сюда добрались: люди пачками поступают на военную службу, обыски и аресты проводятся без ордера, подкидывают наркотики на карман… В колледже Мехико-Сити назревает движение: престарелый профессор психологии, разочарованный в жизни гомосек, желает очистить свою альма-матер от геев и хипстеров. Одна баба стуканула на мужа в полицию, он типа курил ганджу. Вот дура. Кто ее теперь трахать будет, страхолюдину такую? Старой доброй Мексики уже нет. Покой ушел из нее. Америка нас прессует, всех увольняют, и разрастается болото бюрократии. Люди борзеют и суют нос не в свое дело!
