Но у него не было никакого образования и никакой специальности.
После подробного обсуждения было решено, что Макс поступит на заочное отделение автодорожного института и будет инженером-автомобилистом. Мне была поручена организация этого дела.
Я поехал в автодорожный институт. Секретарь приемной комиссии заполняла анкету.
— Фамилия?
— Пешков.
— Адрес? Куда посылать задания?— В Сорренто.
Девушка подняла на меня непонимающие глаза.
— Да, да, в Сорренто, Италия.
Она выскочила из-за стола и убежала. Через несколько секунд в зал вбежал ректор.
— Очевидно, речь идет о сыне Алексея Максимовича Горького? — дрожащим голосом спросил ректор. — Мы будем счастливы иметь его в числе наших студентов.
Максим Алексеевич Пешков был принят на заочное отделение Московского автодорожного института.
Следующей весной, когда Пешковы вновь приехали в Москву, я спросил Макса, как идут его дела в институте.
— В автодорожном институте? — Что вы, Федор, это невозможно! Они присылали такие трудные задачи! Я самому Альберту Эйнштейну посылал — он не мог решить.
Так бесславно закончилась попытка дать Максу высшее образование».
(2-22-6)
НЕУГАСАЮЩИЙ СВЕТ ЧИСТОГО ИСКУССТВА
Ермолова Мария Николаевна (1853-1928) вошла в историю как великая русская актриса. Она имела звание Заслуженной артистки Императорских театров, стала в советское время первой Народной артисткой. Более полувека блистал ее талант на сцене Малого театра.
Но время неумолимо и методично стирает в сознании поколений память даже о тех, кого продолжают величать великими. «Следы человеческой жизни глохнут очень скоро», — точно заметил Тургенев.
Не исключение и Ермолова.
В этом, как ни прискорбно, приходилось убеждаться почти каждый раз, когда случалось задавать вопрос тем, кто оказывался у памятника Ермоловой:
— Что вы знаете о ней?
В ответ, как правило:
— Ничего.
В лучшем случае:
— В Москве ведь есть театр имени Ермоловой, так, наверное, она там и была артисткой.
Память, конечно, десятком строк не воссоздать, но попытаться хоть немного впечатлить можно...
Для этого выбрал два факта.
1.
1920 год. 2 мая. Празднуется пятидесятилетие артистической деятельности Ермоловой. В 11 утра представители всех московских театров собрались на Театральной площади с разноцветными стягами, на которых: «Ермолова — наше знамя», «Гений правды и вдохновения», «Да здравствует светлая Ермолова»... И огромная колонна двинулась на Тверской бульвар, чтобы под окнами дома артистки пропеть ей «Славу».
(История наша подобного не знает!)
А вечером Ермолову чествовали в ее родном Малом театре. Здесь, в присутствии «самого» Ленина, было оглашено постановление о присвоении Ермоловой почетного звания Народной артистки.
2.
На титульном листе книги «Моя жизнь в искусстве», подаренной Ермоловой, великий теоретик и реформатор театра Станиславский написал:
«Гордости Русского театра, Мировому Гению, Великой, незабываемой, бесконечно любимой Марии Николаевне Ермоловой от ея неизменно-влюбленного обожателя, энтузиаста-поклонника, благодарного ученика и сердцем преданного друга».
И из письма по случаю празднования юбилея Ермоловой, на котором Станиславский не смог присутствовать из-за болезни:
«Великая благодарность и слава Вам за Ваш неугасающий свет чистого искусства».
(2-22-10)
Напротив памятника Максиму Пешкову стоит ничем не приметная стела. Приближаясь к ней, я своим спутникам, которым показываю Новодевичье, обычно говорю: сейчас вы подойдете вон к тому надгробию и уверен — на ваших лицах появится улыбка. Не помню случая, чтобы предсказание это не сбылось.
Люди подходят, читают надпись на стеле: Илья Ильф (1897-1937). И, конечно же, улыбаются.
Рассказывать ничего не приходится. «Двенадцать стульев» и «Золотой теленок» обессмертили своих авторов.
Единственное, что, как правило, спрашивают: а где же похоронен соавтор Ильфа — Евгений Петров?
Вопрос естественный. В сознании Ильф и Петров запечатлены как единое, нераздельное. Значит, и покоится должны если не вместе, то уж рядом непременно?
Может, так оно и было бы, если бы не война.
...Самолет, на борту которого находился военный корреспондент Петров Евгений Петрович (1902-1942), пролетал недалеко от линии фронта и летчик, по соображениям безопасности, старался держать машину как можно ближе к земле. И он все сбрасывал и сбрасывал высоту, пока не врезался в холм...
Погиб только один человек. И это был Петров. Его похоронили в Севастополе.
(2-23-14)
Когда на одной из могил увидел доску с фамилией Иловайская Александра Александровна (?-1928), то подумалось: а не в родстве ли она с Иловайским, известным историком?
Иловайского звали Дмитрий Иванович, значит, если и родственница, то не такая уж близкая. А может, жена?
Даты жизни Д.И. — 1832-1921, а у А.А на плите нет года рождения. И вопрос остался открытым.
Но тут вспомнилось, что у Марины Цветаевой, отец которой в первом браке был женат на дочери Иловайского, есть очерк о семье ее сводного деда — «Дом у Старого Пимена» (в Старопименовском переулке был дом, принадлежавший Иловайскому, вблизи от дома — церковь Старого Пимена).
Перечитываю рассказ. Все становится ясно и... жутко.
Вот его концовка.
«Беда пришла из двери. Стук. А.А. спит. Вторичный, спешный. «Кто там?» — «Иван, дворник, Александра Александровна, дело до вас есть». — «Какое дело? Завтра!» — «Нет, дело неотложное, вы уж, пожалуйста, простите, что беспокою, долго не буду». — «Погоди входить, открою и сейчас лягу».
...Входит. Стоит молча. Глаза не те. А.А. властно и нервно: «Ну?» — Упавшим голосом: — «Да ну же?» Тот в дверь: — «Входи, ребята»
...Пришли шайкой. Пришли за миллионами, а нашли всего только шестьдесят четыре рубля с копейками...
Дом у Старого Пимена кончился... в крови»
...В один из дней 1974 года к нам, в редакцию журнала «Наука и жизнь», приходила писательница Анастасия Ивановна Цветаева, сестра Марины. Анастасия Ивановна у нас бывала, так как не раз печаталась в журнале. Посещения редакции часто сопровождались ее удивительно интересными рассказами и, когда позволяли обстоятельства, я, понятно, не упускал случая послушать.
Так было и в тот день. Память о нем сохранила только то, что рассказывала она о своей статье в каком-то «толстом» журнале. В ней она полемизировала по поводу критики в адрес автобиографических очерков Марины Цветаевой, защищая право писательницы на творческую фантазию, замешанную, конечно, на правде.
