поэтический дар ему, как если бы он был моим сыном.
И, обращаясь к г-ну Байи-Конту:
– Я поручил вам найти во Франции переводчика для моей поэмы; соблаговолите отправить в Париж телеграмму с предупреждением, что я не хочу другого переводчика. Лучше сделать невозможно.
Он несколько раз поцеловал Владимира и подарил ему роскошное издание своей поэмы. Позже я неоднократно встречалась с г-ном Байи-Контом. Он с учительской дотошностью, делающей ему честь, вспоминал разные мелочи, поскольку хотел, чтобы все было передано в точности.
Найду ли я когда-нибудь эту драгоценную поэму, оставленную в момент моего бегства в феврале 1919 года, после жестокого убийства моего мужа? Подумать только, ведь у великого князя и у меня была такая прекрасная мечта: поставить эту драму в Париже, где ею восхищались бы и аплодировали бы наши тамошние друзья… Мы представляли себе освещенное радостью лицо Владимира, когда он увидел бы успех этого произведения, который в значительной мере был бы его успехом. Увы! Все рухнуло в бездну, куда социальная ненависть бросила мое счастье, мои желания и мои мечты!
Чтение драмы происходило во время недельного отпуска Владимира, который тот, страдая от бронхита, получил в апреле 1915 года. В конце мая он серьезно заболел на фронте и кашлял кровью. Его отправили в тыл, и доктор Варавка поскорее послал его в Крым. Там он находился в момент смерти великого князя Константина 2/15 июня. Эту печальную новость Владимир узнал лишь на следующий день. Между ним и его кузиной, сидевшей рядом с ним за столом, прошла белая тень. Оба они ее ясно видели…
15 августа 1915 года Владимир вернулся из Крыма, загоревший, здоровый и более, чем когда-либо, красивый на вид. Он привез множество новых стихов, на которые его вдохновили красоты природы и чувство первой любви, распустившейся в его восемнадцатилетнем сердце.
Скоро он вновь отправился на войну; каждое его письмо приносило нам новое стихотворение, иногда целые письма были написаны стихами. Императрица взяла с меня обещание присылать ей копии каждого стихотворения, что я исполняла с естественными радостью и гордостью. Первый томик стихов вышел в ноябре 1915 года, и сборы от этого прекрасного издания поступили в пользу благотворительных учреждений императрицы Александры. Второй том появился 21 марта 1918 года, накануне того проклятого дня, когда мой сын отправился в изгнание и навстречу мученической смерти.
Третий том, отпечатанный на машинке, остался в России, в руках друзей… Увидит ли он однажды свет?
Доживу ли я до того дня, когда смогу его найти? Эту задачу я оставляю в наследство своим дочерям, чья любовь к отцу и брату соединяются с вечной скорбью от их ужасной смерти.
Однажды вечером, уже при большевиках, Владимир читал в Петрограде свои стихи у барышень Альбрехт. Великая русская актриса Рощина-Инсарова (жена графа Сергея Игнатьева), находившаяся там, прошептала, глядя на него:
– Это невозможно… Он не выживет… отмеченные подобным гением, таким чистым, таким прекрасным вдохновением долго не живут…
Великая княжна Мария, сидевшая рядом с ней, четко это слышала.
После этой дани памяти моему дорогому сыну я возвращаюсь к вечеру 25 февраля 1918 года, когда пьеса в стихах «Золушка» была сыграна самыми красивыми девочками из царскосельской гимназии. Принца играла мадемуазель Дударенко; она прекрасно пела и была очаровательна в амплуа травести.
Зал был полон; мы пришли все, Марианна приехала из Петрограда вместе с мужем, в сопровождении графа де Сен-Совёр и графа Дмитрия Шереметева. Между залом и сценой установилась магнетическая связь. После каждого акта юного автора вызывали на сцену под аплодисменты зрителей, актеров и музыкантов. Моему дорогому мальчику, светившемуся от счастья, вручили золотой жетон с датой представления и посвящением. Было видно, что, вне зависимости от успеха пьеса, присутствующим было приятно вызывать на сцену сына великого князя. Большевики под страхом смерти запретили ношение офицерами погон. Но в тот вечер многие демонстративно прицепили погоны на свою форму цвета хаки. В антракте Дмитрий Шереметев подошел ко мне и сказал:
– Сегодня вечером в зале пахнет монархией; еще немного, и запоют «Боже, царя храни»!
Позднее я узнала, что многие юные сердца на сцене и в зале бились сильнее при имени поручика князя Владимира Палея…
В январе 1918 года начались предварительные мирные переговоры между центральными державами и Советской Россией. 29 января/ll февраля в Брест-Литовске Троцкий, который хотел всех перехитрить, отказался подписать договор, но провозгласил двусмысленную формулировку: «Ни мира, ни войны» и, как бы в подтверждение своей доброй воли, издал декрет о всеобщей демобилизации. Начался всеобщий драп. Поезда стали недоступны. Крыши вагонов, платформы, даже буфера покрылись серыми гроздьями людей.
Однако немцы показали Троцкому, что нужно выбрать между миром и войной, а третьего варианта нет. Удар кулаком генерала Гофманна прозвучал громко и грозно. В результате, овладев Минском, Полоцком, Ревелем и Псковом, передовые германские дивизии настолько продвинулись вперед, что союзные военные миссии дали знать десяти послам и посланникам Антанты, что слагают с себя всякую ответственность за возможные последствия для представителей союзных держав, в случае если они останутся в Петрограде. Германцы могли за несколько часов оккупировать город и захватить не только дипломатический и консульский персонал, но их документы и шифры.
Тем временем в Смольном дни и ночи шли дискуссии, но при этом не принималось никаких решений и не оказывалось никакого сопротивления агрессору. И это несмотря на то, что с первого же момента посол Франции пообещал Троцкому финансовое и техническое содействие Франции, если советская власть решит сражаться.
13/26 февраля послы США и Японии, представительства Китая, Сиама и Бразилии выехали в Сибирь и, если понадобится, на Дальний Восток. 15/28 февраля французская, английская, итальянская, бельгийская, сербская, греческая и португальская миссии тоже покинули Петроград под руководством французского посла и отправились в Таммерфорс, в Финляндии, в надежде пересечь линию фронта между финскими белыми и красными, разделенными гражданской войной.
Через некоторое время красную опасность в Финляндии усмирил генерал Маннергейм. Его там обожают, и нет в стране ни одной хижины, которую бы не украшал портрет этого национального героя.
Наконец германцы вошли в Нарву, от которой всего два часа до Петрограда. Принц Леопольд Баварский [51]выпустил манифест, в котором предложил раздавить большевизм, являющийся для остальной Европы заразным безумием. Ленин, Троцкий и их банда, видя нависшую опасность, предпочли полное унижение и, пав ниц, подписали 3 марта в Брест-Литовске мирный договор, много более тяжелый и унизительный, чем тот, что был им предложен в феврале. Советский посол Иоффе обосновался в российском посольстве
