Виктор снова хохотнул, поднял голову – и торопливо застрочил карандашом: издали на него поглядывал грозный папаша.
По автостраде на велосипедах ехали автоматчики. Я вскочил на ноги: мимо меня, в пяти шагах, промчался тот самый старший сержант, который показался мне знакомым во время встречи с командиром полка.
– Сержант, – затормошил я Виктора, – вон поехал с чубом, кто это?
– Савельев,– всмотревшись, ответил Виктор,– командир взвода разведки.– И снова уткнулся в письмо.
– Савельев, Савельев…– долго бормотал я про себя, пытаясь извлечь наружу какое-то смутное воспоминание, но вынужден был отказаться от этой затеи: с ловкой фигурой и неуловимо знакомыми чертами лица старшего сержанта связывалась совсем другая фамилия. Я хотел было отпроситься, чтобы поискать разведчиков и личной встречей разрешить все сомнения, но с головы колонны повторяющимся эхом пронеслось:
– Па-адъем!
В тот день я так ничего и не вспомнил. До темноты мы шли по автостраде, и меня, как и всех товарищей, мучила другая проблема: кончилось курево. Как выяснилось, военторговская машина с табаком сгорела во время обстрела. Осыпая проклятьями сделавших свое черное дело сбитых немецких летчиков, мы выскребали из кисетов никчемную пыль и шарили глазами в поисках окурков. Даже случайно завалявшуюся у ездового пачку гнуснейшего филичевого табака – и ту раскурили без остатка в одну минуту. Виктор весело смотрел на наши страдания:
– Спасибо бате – ох и всыпал же он мне, когда я закурил! Побожился, что больше не буду.
А к вечеру, пробираясь по ходам сообщения, мы вышли в глубокую траншею на высоком обрывистом берегу реки.
– Славяне, не высовываться!
С той стороны трещали пулеметы, а небо, освещенное ракетами, было красиво и празднично, как на салюте. Я споткнулся о ящик с патронами и чуть не сбил с ног невысокого офицера, смотревшего в стереотрубу.
– Отойдите,– сердито сказал он,– вам здесь делать нечего.
Я узнал командира полка майора Локтева.
– Извиняюсь, товарищ гвардии майор!– вытянулся я.– Только скажите, как называется эта река?
– Нейсе,– ответил Локтев.
ДВАДЦАТЬ ЧЕТЫРЕ ЧАСА ИЗ ЖИЗНИ ВЗВОДА
Перед боем новичок не должен оставаться наедине с самим собой. Мне даже не хочется тратить лишних слов, чтобы доказывать эту бесспорную истину.
Мы не оставались. Наверное, в армии служило много лейтенантов образованнее Ряшенцева и тьма сержантов, обладавших большей военной мудростью, чем Виктор Чайкин, но я до сих пор уверен, что мне феноменально повезло: нами командовали хорошие люди. Они понимали, что в ста пятидесяти метрах от немецких пулеметов из новичка за день не сделаешь ветерана и что важнее всего не струнами натягивать его нервы, а сохранить присутствие духа.
Я думал, что эти сутки растянутся на целый год, но ошибся: время летело быстро. С утра повеселевший Ряшенцев привел пополнение – человек сорок солдат, бывалых фронтовиков; они хорошо отдохнули после ранений и без особого сопротивления с нашей стороны стали задавать тон. Многие из них вернулись, как домой, в свою роту и без конца рассказывали о друзьях, оставшихся выздоравливать, о вольготной жизни в госпиталях и о своих блистательных, но совершенно неправдоподобных победах над сестрами.
– Сто двадцать человек в роте!– радовался Ряшенцев.– Было у нас когда-нибудь столько, Степан Петрович?
– Пацанья много,– бурчал неисправимый Чайкин-старший,– сопляков вроде моего Витьки. Сделай милость, Василий Иваныч, выгони его из взводных, без царя в голове, поганец…
Ряшенцев отмахивался, но на всякий случай дал Виктору опытного помкомвзвода – младшего сержанта Юру Беленького. Вместе с Володей Железновым Виктор и Юра составили триумвират, авторитет которого был для нас вне всяких сомнений.
Мы уже знали, что завтра на рассвете нам предстоит форсировать Нейсе. Благодаря Виктору я побывал на командном пункте батальона и несколько минут смотрел на тот берег в стереотрубу: он весь был изрезан траншеями и закутан в колючую проволоку. Поодаль виднелся лес, вполне безобидный на вид,– именно его, по словам Виктора, придется брать нашему батальону. Но сначала, сразу после артподготовки – а она, говорили, будет невиданной, все пространство за нами утыкано пушками – мы на лодках переправимся через Нейсе и будем очищать траншеи.
– Вскочил в траншею – очередь, в неподавленную огневую точку гранату,– напоминал Ряшенцев.– Только сослепу своих не перестреляйте. Плавать все умеют?
– Я не умею,– прошептал бледный Кузин.– От наших Орешников до реки было полдня ходу. Научиться бы…
– Это в два счета,– успокоил его Володя.– Поди крикни немцам, чтоб из пулеметов перестали шпарить, и я тебя мигом обучу. Ладно, не дрейфь, в одной лодке со мной поплывешь.
– В случае чего вытащим,– великодушно добавил я.– Не бросим в беде.
Тррах! – у самого бруствера с противным треском лопнула мина. Вместе с несколькими другими новичками я бросился на дно траншеи, но спохватился и со стыдом поднялся, отряхиваясь.
– Жив?– с иронической тревогой спросил Юра Беленький.– Санитаров!
– Мина страшна на голом месте,– с улыбкой сообщил Ряшенцев.– Там она срабатывает как сенокосилка – осколки по земле стелются.
– А я нисколько и не испугался,– пояснил я.– Просто инстинктивно, с непривычки.
Тррах!
– Ну что? – стоя на месте, с торжеством спросил я. Все засмеялись, а Володя, потрепав меня по плечу, дружелюбно сказал:
– Считай, Мишка, что ты уже обстрелянный.
– А самолеты на автостраде?– напомнил я.
– Ну, тогда дважды обстрелянный,– поправился покладистый Володя.– Товарищ лейтенант, снова комедия начинается!
Из блиндажа с рулоном ватманских листов в руках вышел Владик Регинин, ефрейтор из пополнения. Ватман он раскопал где-то по дороге из медсанбата и, как бывший студент художественного училища, не мог допустить, чтобы такое богатство лежало без дела. Теперь он нес вторую серию своих работ – первую немцы уже превратили в клочья.
– Никакого уважения к творчеству, – жаловался Владик, закрепляя на длинном шесте большой лист. – А еще считают себя культурной нацией!
Мы грохнули. На ватмане, держась за живот, с опущенными штанами стоял Гитлер, а перед ним – Геббельс с ночным горшком в руке.
– Поднимай! – приказал Владик.– Явление фюрера народу!
Началась такая пальба, что в полминуты от ватмана остались одни воспоминания.
– У, вандалы,– ругался Владик, прибивая сапожными гвоздями следующий лист, на котором Гитлер был изображен в совершенно неприличном виде.
Мы радовались развлечению, но через час, когда картинная галерея художника Регинина была уничтожена без остатка, выяснилось, что «комедия» для немцев может обернуться трагедией. Пришел комбат Макаров и передал Владику личную благодарность командира полка: рассвирепевшие немцы сгоряча раскрыли еще не засеченные нашей разведкой огневые точки, и данные о них переданы артиллеристам. Вышло, что Владик своими рисунками наверняка спас кому-то из нас жизнь, и мы смотрели на него с большим уважением.
