Поэт, разгоряченный воспоминаниями далекой юности, вдруг умолк и внимательно посмотрел на великого князя: «А у вас тоже ведь есть стихи, ваше высочество. Прочитайте что-нибудь, пожалуйста».
Майков уже знал о творчестве великого князя, видел у графини Комаровской его перевод «Мессинской невесты» и, по его собственному признанию, удивился «выработанному языку».
Константин Константинович задумался ненадолго и прочитал несколько стихотворений, среди которых было следующее:
Распустилась черемуха в нашем саду,
На сирени цветы благовонные;
Задремали деревья… Листы, как в бреду,
С ветром шепчутся, словно влюбленные.
А отливы заката, алея, горя,
Синеву уж румянят небесную:
На весну наглядеться не может заря,
Жаль покинуть ей землю чудесную.
Напоенный душистым дыханьем берез,
Воздух в юную грудь так и просится, —
И волшебных, чарующих полная грез,
Далеко моя песня разносится!
Это стихотворение особенно понравилось А. Майкову: «Он задвигался на стуле и несколько раз, пока я читал, прерывал меня похвальными восклицаниями, а я делал вид, что ничего не замечаю…»
…Как-то, узнав, что великий князь пишет стихи, в Мраморный дворец зашел, причем, по собственному почину, Яков Петрович Полонский. Он расписался в книге визитов и попросил встретившего его дворецкого передать хозяину скромный подарок – первый том нового издания своих стихотворений. Константин Константинович вышел поблагодарить его, и таким образом состоялось знакомство двух поэтов.
В это же время, осенью 1885 года, у Константина Константиновича начинается сближение еще с одним известным поэтом – Алексеем Николаевичем Апухтиным, который, как замечает великий князь в дневнике, был известен «непомерной толщиной и прекрасными поэтическими произведениями».
Но история отношений великого князя с его литературными кумирами была бы неполной без рассказа о тесном общении с любимым учителем, «чистым лириком» Афанасием Фетом, которому он безоговорочно следовал.
Несмотря на то что в последние два десятилетия XIX века российское общество проявляло большой интерес к поэзии, в ней самой царили, как правило, мрачные тона. Видимо, сказалась общественная усталость разных слоев населения, и прежде всего интеллигенции. В произведениях одних авторов слышны гражданские мотивы, другие же уходят в чистую лирику. В стихах поэта К. Р., который стоит несколько особняком от своих собратьев по перу, нет гражданственности, но не видно и пессимизма, который пронизывает творчество такого кумира публики, как Семен Надсон. Среди множества поэтов-современников великому князю ближе всего Афанасий Фет.
Не находя в современной русской литературе равных по таланту этому поэту, Константин Константинович дорожит каждым замечанием прекрасного мастера слова. Насколько усердно великий князь следовал каждому совету Фета по замене одного слова другим, можно судить по их переписке. Вот искреннее признание К. Р. в ученичестве у Фета, который «наставлял меня и, руководя на пути поэзии, не раз советовал мне стремиться к достижению наивозможнейшей сжатости и краткости», говоря при этом, что «если удастся сжать поэтическую мысль в двух строках – то лучшего и желать нельзя… как бы хороши и звучны ни были стихи, ничего не прибавляющие к главной мысли, – они должны быть отброшены наподобие того, как драгоценные части алмаза отбрасываются при его гранении, чтобы придать ему безукоризненность формы и сосредоточить всю игру и блеск в немногих гранях».
Творчество Фета, о котором известный критик Н. Страхов писал, что он «истинный пробный камень для способности понимать поэзию», вдохновляло Константина Константиновича тонким восприятием природы, лиричностью и чисто русской задушевностью. Поэзию Фета он считал «чистой, прекрасной, неуловимой».
Фет одним из первых признал поэтический дар К. Р. Еще до выхода в свет в 1886 году своего первого сборника великий князь послал мастеру тетрадь со своими стихотворениями и получил от него положительный отклик. Мнение Фета сводилось к тому, что дебютант – прирожденный поэт, и вскоре послал ему в подарок новое издание своего сборника «Вечерние огни», к которому было приложено стихотворное послание:
Трепетный факел, – с вечерним мерцаньем,
Сна непробудного чуя истому, —
Немощен силой, но горд упованьем
Вестнику света сдаю молодому.
Так старый поэт словно передавал эстафету молодому.
Лишь через год регулярной переписки они встретились лично – 16 декабря 1886 года, в столице, в Мраморном дворце. В тот же день Константин Константинович записывает в дневнике:
…У меня был Афанасий Афанасьевич Шеншин – Фет… Я ждал его… волновался. Наконец он вошел, и я увидел перед собой старика с большой седой бородою, немного сгорбленного, с лысиной, во фраке, застегнутом на несколько пуговиц, и с Аннинским крестом на шее, сбившимся на сторону и с торчащими сзади тесемочками… Я заметил его произношение на московский лад с «не токмо» вместо «не только», правильную русскую речь и тоненький голосок. Он говорил медленно, с расстановкой, часто задумываясь… Я… вслушивался в слова и всматривался ему в лицо… Мне казалось, передо мной старый знакомый.
После этой первой, памятной встречи письма стали еще более частыми, на них лежит отпечаток большой взаимной симпатии. За месяц до кончины Фета в Москве, 21 ноября 1892 года, в Мраморный дворец от него пришло последнее поэтическое послание, адресованное К. Р.:
Когда дыханье множит муки,
И было б сладко не дышать,
Как вновь любви расслышать звуки,
И на любовь не отвечать?
Привет Ваш райскою струною
Обитель смерти пробудил,
На миг вскипевшею слезою
Он вдруг страдальца остудил.
И на земле, где все так бренно,
Лишь слез подобных ясен путь,
Их сохранит навек нетленно
Пред Вами старческая грудь.
Семилетняя переписка, продлившаяся до конца жизни Афанасия Ивановича, была дорога обоим. Когда старого поэта не стало, молодой написал в дневнике: «Бедный, милый, дорогой мой старичок Фет. Известие о его кончине я получил вчера… Теперь он не дышит…» 24 декабря Константин Константинович пишет письмо вдове Фета М. П. Шеншиной, в котором сквозит боль утраты:
Теперь по вечерам я перечитываю его письма ко мне; у меня их сто восемнадцать. Читая их, я как бы вновь переживаю наши дорогие отношения… И я плачу, как дитя.
Конечно, можно в какой-то степени согласиться с Константином Константиновичем, что он – баловень судьбы. Развитие его личности, формирование характера и литературных вкусов проходило в идеальных условиях. Он постоянно стремился к духовному развитию, самосовершенствованию. Поэт, переводчик, драматург, музыкант, художник… Военный человек, ученый, наконец. А в будущем – и многолетний президент Императорской академии наук. Разве же все это не достойно уважения?
