Андрей обратил внимание на то, как изменился цвет бумаги и формат, значит, одной тетради не хватило и к ней суровыми нитками пришили другую, потолще.
Возле лесной сторожки между деревнями Антипино и Никитская было похоронено еще трое... Только вот "сторожка" или "дорожка"? В двух местах это слово читалось по-разному.
Нет, найти нужную фамилию оказалось не так-то просто, как он думал. Его блуждание по страницам "Книги безвозвратных потерь" было похоже на блуждание по лесу. Андрей понял, что окончательно запутался - фамилии, как деревья, мелькали слева, справа и впереди. И из этого молчаливого леса людей не было выхода.
Он сложил тетради - в голове шумело, как после бессонной ночи дневальства. Каким тяжелым показался ему чемодан!
Краснощекая пионервожатая стрельнула в его сторону глазами, когда он вставал. Андрей, никак не отреагировав, прошел мимо.
- Приходите еще, - улыбнулась полная женщина, водворяя на полку его черный чемоданчик.
- Приду, спасибо, - машинально ответил Андрей, думая о том, что вряд ли еще сюда придет.
Переступая порог проходной, он обернулся, и ему показалось, будто в темных окнах архива мелькнули солдатские лица.
"Сколько их там, сколько же их там! - испытывая вдруг навалившуюся на грудь тяжесть, подумал он. - Роты... Дивизии... Армии... И одинокая могила где-нибудь у дороги, на опушке..."
Майор просил вернуться к двадцати ноль-ноль. На часах было двенадцать.
"Успею, - решился Андрей. - Только вот с какого вокзала Красная Поляна?"
17
Странно: места эти показались Андрею знакомыми, хотя он никогда здесь не был. Словно бы уже виденное однажды всколыхнулось на миг со дна памяти и допотопная, рыжеватая от ржавчины колонка, возле которой с визгом и хохотом озорничали босоногие мальчишки, подставляясь под ледяную струю; и чуть скособоченные от старости бревенчатые дачные дома с еще по-молодому ясными окнами, отражавшими ветки лип и тополей; и потрескавшийся асфальт улочки, выведшей его на пыльную, давно уже, видно, заброшенную дворниками площадь. Судя по тесно столпившимся ларькам и палаткам, это был центр городка, и через незащищенный деревьями, собравший, как в линзе, раннюю жару пятачок спасительно тянулась к белой цистерне с квасом молчаливая, изнывающая от жажды, давно уже уставшая препираться очередь.
Андрей пристроился последним, снял фуражку, горячим обручем сдавившую лоб, и, расстегнув верхнюю пуговицу воротника, благо поблизости не было офицеров, ослабил галстук.
Зачем он приехал? У кого спросит то, о чем хотел спросить? Вот у этого белотелого, в майке-сетке дачника, уткнувшегося в газету? Или вот у этой, в общем-то, симпатичной девицы, что парится в желтом шерстяном брючном костюме?
Но именно потому, что Андрей осознавал нелепость подобного вопроса в очереди за квасом, именно поэтому вопреки его собственному желанию кто-то словно подтолкнул обратиться к девушке.
- Извините, - как можно учтивее произнес Андрей. - Вы, случайно, не знаете, где здесь стояли пушки, из которых немцы собирались стрелять по Москве?
- Пушки? Стреляли по Москве? Отсюда? Не знаю...
Белотелый дачник аккуратно сложил газету и неожиданно подтвердил:
- Стояли, стояли пушки... Талызин их выбил отсюда танками. Как шибанули - из немцев дух вон... Не успели по Москве стрельнуть. - И дачник обтер смятым и мокрым носовым платком шею.
- Не Талызин, - осторожно поправил Андрей, - а Ремизов. И еще дивизия генерала Короля и двадцать восьмая бригада полковника Гриценко... Это же здесь сержант Новиков сжал зубами концы провода - связь держал. А руками стрелял...
- Поди-ка, - всколыхнулся животом дачник, - все знает. Так сказать, идем по дорогам славы отцов. Не угадал?
- У меня тут родственник погиб, - неожиданно для себя сказал Андрей. Чем-то он должен был объяснить свой интерес к незнакомому городку, к пушкам, о которых здесь все уже забыли.
- Ясное дело, - без всякого сочувствия кивнул дачник. - А вы наливайте, наливайте! - заторопил он продавщицу.
И очередь опять затеснилась к цистерне, к живительной струйке, что скудела с каждой кружкой, с каждым бидоном.
- Иди-ка, сынок, напейся, - позвала продавщица. - А то не дождешься этих окрошечников.
- Правильно! - поддержал дачник. - Отпустить солдату кваса без очереди.
- Ничего, я постою, - застеснялся Андрей.
- Подходи, подходи, солдат, сами знаем - минутки-то в увольнительной золотые! - выкрикнул из толпы старичок в холщовой косоворотке и в изрядно поношенной соломенной шляпе. Поводил-поводил головой:
- А пушки твои, они вон, возле сто пятого дома, стояли, за проулочком налево. Самый высокий взгорок. Да и не узнать - лес был, а теперь понастроили... Салют оттуда видно, в самый раз...
Андрей залпом опорожнил кружку и, поблагодарив, пошел по улице.
О каком сто пятом доме говорил старик? За проулочком налево теснились большие новые дома. Может, вот этот, кирпичный? Но здесь негде стоять пушкам... И от деревьев, от леса - тоже ни следа. Разве что вот эта ложбинка, поросшая мохнатой ромашкой? Старый окоп или траншея?.. Вряд ли...
На забытом людьми, поросшем быльем месте стоял Андрей, все больше и больше убеждаясь в своей наивности, в тщетности поисков.
"Но если отсюда смотрят московский салют, значит, могли немцы видеть город... Тогда, в сорок первом..."
Андрей постоял еще с минуту, подставив лицо свежему ветерку, надвинул фуражку и зашагал, теперь уже увереннее, к синеющему вдали лесу.
В лесу было прохладно, как будто зеленый дождь окропил все - и деревья, и кусты, и поляны; пахло свежестью молодой листвы, оттаявшей землей, и казалось, вот-вот зазвенят солнечные струны, протянутые сквозь деревья к ласково-нежной, похожей на озимь траве.
Лес справлял новоселье весны. И каждая ветка тянулась к свету, к простору. В розовых клювиках почек держали сморщенные листки пригревшиеся липы. Застенчиво трепетали осины. Клен поднимал свои светло-зеленые, еще свернутые флажки. А на соснах, будто перекочевавшие с новогодних елок, вот-вот должны были загореться розоватые свечки. И оттого еще угрюмее казались ели, которые почему-то не торопились менять зимние, изрядно потрепанные вьюгами одежки. "Как давно я не был в лесу!" - подумал Андрей, вспомнив серый асфальт плаца.
Тропинка потерялась, и Андрей пошел напрямик через щекочущие пушистыми сережками кусты орешника, задевая фуражкой о сучья, с козырька прозрачно свисала, налипала на лоб паутина. Он снял фуражку, распахнул мундир становилось душновато.
"Куда я иду и зачем?" - подумал Андрей, продолжая идти. Позади остался чистый, дрожащий осинник, впереди светился березнячок. Он на минуту остановился, и деревья как бы остановились вместе с ним; он пошил, и, дрогнув, точно боясь отстать, сбоку двинулись деревья. Что-то притягивало, что-то манило его в мельтешащей этой чащобе.
