Обычно добровольцем вызывался Дубравин. Опрокинув предварительно своим громадным корпусом несколько предметов, он под аккомпанемент нашей ругани, как медведь из берлоги, медленно выбирался наружу.
Мы знали вперед, чем пахнет эта история, но все-таки замирали и робко надеялись. Проходила томительная минута Потом полотнище начинало угрожающе колыхаться, мы панике начинали кричать, а через несколько секунд над нашими головами уже темнело звездное небо и откуда-то сверху слышался рокочущий смех.
Дубравин — удивительный человек. Он выше всех нас на добрых две головы и шире каждого по крайней мере в три раза. Это единственный человек, который, перенося свои пожитки из владивостокской гостиницы на «Ставрополь», мечтал где-нибудь застрять и зимовать во льдах. Невинное желание юноши было выполнено на все сто процентов. Впрочем, чтобы объяснить такое необычное стремление, надо сказать, что Дубравин — студент последнего курса кораблестроительного института и его специальность — суда ледокольного типа. Для изучения льдов он и нанялся матросом на уходящий к северу «Ставрополь», надеясь таким образом как следует изучить ту обстановку, в которой будут ходить его ледоколы. Надо полагать, что этой зимовкой он остался доволен.
На четвертый день пурга стихла. С трудом расчистив снег перед палаткой, мы один за другим, жмурясь от солнца, вылезли наружу. То, что мы увидели, вызвало у нас невольные возгласы удивления. Вся местность была чужой, словно мы за эти три дня очутились на новом месте. Место наших работ было полузасыпано, и кругом, куда хватал только взгляд, возвышались большие дюны снежных надувов.
Со стороны избушки Брюханова к нам приближались нарты.
Борланда вновь занесло большим сугробом. Снега словно не хотели отдавать человека, который один из первых смотрел на них свысока. Мы потратили не мало времени, прежде чем смогли вторично откопать его и сделать несколько фотографий для составления будущего акта.
Через некоторое время на легком «стирмэне» прилетел Гильом. Он только мельком взглянул на труп и сейчас же отошел. Я видел, как дрогнуло его лицо, когда он изменившимся голосом сказал:
— Да, это Борланд…
Завернув тело в полотнище, мы перенесли его к нашему самолету. Кабинка приняла первого пассажира…
В этот день у нас произошло еще одно событие. Часов около двенадцати дня мы заметили на горизонте нарты. По собакам и всем приметам это были не наши охотники. Только тогда, когда нарты подошли гораздо ближе, мы узнали в погонщике собак нашего каюра Дьячкова. Несмотря па пургу и непогоду, которая заставала его в пути, он благополучно доставил почту для «Ставрополя», сухую рыбу для собак и так много испортивший нам крови бензин для Колючинской губы. Выглядит Дьячков хорошо, и его камчатские псы такие же сытые и жизнерадостные, какие были в бухте Провидения. Оказывается, что собаки на Севере для нас серьезные конкуренты…
Мы с новым рвением возобновили работу по розыскам Эйельсона. Сначала довольно большую площадь мы разрыли непосредственно у разбитого самолета, потом сделали небольшую прирезку к главной траншее с левой стороны от «Гамильтона» и от нее повели главную свою работу развернутым строем. Снег, которого много намело за последние дни, сильно затруднял раскопки. В некоторых местах, где его было не более полутора метров, стало два с половиной— три…Около двух часов дня матрос с «Нанука» Стенсона, тот самый, который четыре дня тому назад нашел Борланда, наткнулся на Эйельсона…
Эйельсон лежал еще дальше Борланда, примерно в сорока метрах от своего самолета. Он, так же как и Борланд, лежал ничком, уткнувшись головой в землю. Левая рука была прижата к сердцу и правая выброшена далеко в сторону. Лица не было видно. Оно также было покрыто ледяной глыбой, которая вероятно образовалась от таяния снега в первый момент падения…
Чувствовали ли мы удовлетворение с нахождением Эйельсона? Трудно сказать, в особенности за других. Да, мы выполнили то, что должны были выполнить, и это далось нам не малой ценой. Мы сделали то, что обещали друг другу, нашей общественности и американским товарищам по работе. В этом конечно было некоторое удовлетворение. Но не лучше ли было, если бы мы их так и не нашли, чтобы остался хотя бы один тысячный, фантастический шанс… тот шанс, который еще долго оставался за Амундсеном…
Завернув Эйельсона в брезент, мы поместили его рядом с Борландом в кабинке своего самолета. Когда дверца захлопнулась, кто-то из стоящих рядом проговорил:
— Вы много тысяч прошли бок о бок. Сделайте же так и ваш последний рейс…
Работу кончили. Часть людей на нартах уже ушла в «Ставрополю». Наш самолет не ушел в тот же день из-за образования ледяных пробок, в бензинопроводе, устранить которые помешала начавшаяся вновь пурга.
К вечеру погода стихла. Ночь была ясной и морозной. Северное сияние особенно ярко полыхало над горизонтом, и и звезды, казалось, приблизились к земле — так они мерцали и блестели. Почти над самой палаткой повисла Полярная звезда.
На следующий день проснулись рано. Несмотря на меховые кукули, в которых мы лежали, как суслики, мороз сильно давал себя чувствовать. Все полотнище было покрыто толстым слоем белого клея и сталактитами сосулек.
Попив кофе и наскоро закусив, мы все, кроме Слепнева, который остался лежать в своем мешке, отправились готовить самолет.
После нескольких часов прогревания мотора, согревания свечей и всасывающей трубы мотор наконец взял, но тут жe выяснилось, что бензин не подается в достаточном количестве в карбюратор и что надо снимать весь бензинопровод, оттаивать и продувать… А там все снова начинать сначала… Занятый печальными размышлениями, я услышал над головой звук мотора. Со стороны «Ставрополя» к нам шел легкий «стирмэн» Гильома. Благополучно сделав посадку вдоль застругов, он вышел из самолета и сказал, что теперь готов принять участие в работах, на что мы, поблагодарив его, ответили:
— Эйельсон уже найден…
Немного ранее в нашей палатке произошел один, как говорится, тяжелый случай на транспорте. Слепнев, желая согреться наиболее рациональным способом, обтер свои ноги, спиртом и стал сушить их над примусом. В результате дикие вопли, крики «пожар» и всеобщий тарарам… К счастью как пострадавший, так и невольные свидетели отделались только «легким испугом» и парочкой-другой крепких выражений…
Выяснив, что на нашем самолете следует снимать и проверять бензинопровод, было решено, что Слепнев полетит с Гильомом на «Ставрополь» и вернется только на другой-день, кстати доставив сюда четыре банки горючего, которого у нас было очень ограниченное количество.
