…На защитившего толковую диссертацию выпускника Академии общественных наук обратили внимание в ЦК КПСС и предложили ему перейти на работу в аппарат Центрального Комитета. Даже время для размышления не стал брать Геннадий Андреевич — отказался сразу же: не видел он для себя места в ЦК при безнадежно — и физически, и морально — дряхлеющей верхушке. Старело и деградировало не только Политбюро — вся высшая номенклатурная элита, которую за рубежом стали называть геронтократией. Обидно было, конечно, слышать такое о руководителях своей великой страны, но ведь и возразить было нечего. Тем более что и стиль руководства страной и партией становился сообразным возрасту Брежнева и его окружения — нижестоящие эшелоны власти не столько трудились в поисках новых путей продвижения вперед, сколько подстраивались под вышестоящие структуры; и так — снизу доверху. Естественно, не составлял исключения в этой «слаженной» иерархии и аппарат ЦК КПСС, о чем Зюганов ко времени окончания АОН был прекрасно осведомлен. В этих условиях, согласись он перейти туда, неизбежно пришлось бы «укорачивать» себя, подстраиваться под правила бюрократических игр. А это претило всей его натуре. Хорошо, что не надо было искать предлог для отказа — действительно хотелось поработать на родине в новом качестве.
Конечно, многим такое предложение показалось бы чрезвычайно заманчивым, и плюсы, которые оно сулило, неизбежно перевесили бы: тут и преимущества столичной жизни, и прекрасная квартира, и солидное материальное вознаграждение со всевозможными льготами, и перспектива хорошего образования для детей. Иные партийные работники, обосновавшись в ЦК, пребывали в ранге инструктора или ответорганизатора по 15–20 лет, вплоть до пенсии, при этом прекрасно себя чувствовали и ни о чем больше и не мечтали.
У читателей может все же возникнуть вопрос: не погорячился ли Геннадий Андреевич, отказавшись от перевода в Москву, или, может быть, руководствовался он иными, неведомыми нам причинами? Нет, других мотивов для отказа у него не было, что он и подтвердил через некоторое время еще раз, вновь отказавшись от такого же предложения.
В Орле Зюганов получил новое назначение — ему поручили возглавить отдел пропаганды и агитации обкома партии. Надо сказать, что восприняли его возвращение тепло, впрочем, насколько помнит Геннадий Андреевич, среди партийного руководства области в те годы всегда сохранялась деловая и дружеская атмосфера. Дел на новом месте оказалось невпроворот. Но, во-первых, к этому ему было не привыкать, а во-вторых, и в городе, и в области, которую Геннадий Андреевич досконально изучил еще в период комсомольской работы, все представлялось близким и понятным. К тому же не терпелось опробовать на практической работе то, чему учили в академии, что приобрел, впитал в себя в Москве. Однако, как это часто бывает, практика оказалась более прозаичной, а возможности проявления инициативы и творчества — весьма ограниченными. Довольно скоро Зюганов пришел к выводу, что идеологическая работа регламентируется сверху еще более жестко, чем другие сферы партийной деятельности. По сути, весь ее инструментарий, включая «разжеванные» и надлежащим образом «упакованные» истины и соответствующие им трафаретные наборы казенных мероприятий, спускался в готовом виде сверху. В то же время, несмотря на внешнее многообразие, формы и методы этой работы несли в себе формализм, часто были оторваны от жизни, точнее — безнадежно от нее отставали. В партийных директивах изо дня в день декларировалась необходимость крепить единство слова и дела, на практике же между ними возникал непреодолимый разрыв.
Так, партийный аппарат на все лады славословил Брежнева — в народе же, видя его неспособность адекватно управлять страной, про него сочиняли анекдоты. Провозглашали себя оплотом мира — скоропалительное решение о вводе войск в Афганистан привело к длительной и изнуряющей войне. Плакаты и лозунги призывали к перевыполнению планов — рабочие знали: сегодня сделаешь больше, завтра поднимут нормы выработки, а заработки в результате останутся на прежнем уровне. Призывали к повышению качества и снижению себестоимости продукции, а тем временем в экономике господствовал его величество вал: выполнение планов и размер зарплаты зависели, как правило, только от объемов выпущенной продукции. Причем на каждом технологическом переделе производимого продукта ко вновь созданной стоимости прибавлялась уже учтенная ранее, так что конечная стоимость оказывалась многократно завышенной — образовывался «воздушный вал», за которым терялось реальное представление об эффективности производства.
Ничего кроме раздражения не вызывала наглядная агитация, которая не успевала за новым обликом человека, качеством его образования и подготовки. Неужели, заполняя трафаретными плакатами и лозунгами улицы городов и поселков, кто-то всерьез надеялся, что люди все свое свободное время будут думать о том, какой трудовой подарок они смогут подготовить к очередному съезду?
Лишалось своего значения, мертвело, становилось бесполезным главное средство воздействия на умы и сердца людей — слово. Слову переставали верить.
Конечно, все это не означало, что у партийных работников на местах опускались руки. В этих условиях они продолжали делать все от них зависящее, чтобы переломить набирающие силу негативные тенденции. Благодаря их самоотверженным усилиям удалось предотвратить застой в образовании, науке, социальной сфере, культуре; даже экономика хоть и медленно, но все же двигалась вперед.
Как вспоминает Геннадий Андреевич, для того чтобы преодолеть рутину традиционных подходов к наболевшим вопросам, приходилось подчас использовать буквально каждую отдушину, улавливать каждое новое веяние, сулящее благоприятные перемены. Именно так удалось, например, сдвинуть с мертвой точки решение проблемы личных земельных участков и подсобных хозяйств промышленных предприятий. Известно, что существовавшие тогда ограничения при строительстве индивидуальных домов, выделении приусадебных и дачных участков вызывали раздражение как у сельского, так и у городского населения. Ведь доходило даже до того, что в дачных домах отопление запрещали устанавливать. Вокруг этой темы велись бесконечные споры в руководстве ЦК КПСС, где возобладало мнение Суслова и Зимянина, полагавших, что развитие подсобных хозяйств будет способствовать распространению частнособственнических настроений. В то же время большинству здравомыслящих партийных руководителей был очевиден социальный и экономический эффект, который принесет снятие нелепых препон, увеличение количества и размеров индивидуальных наделов — земли в стране было достаточно. Сторонникам такого подхода удалось обозначить свою идею в одном из выступлений Брежнева, вставив туда слова о том, что в выполнении сельхозпрограммы большим подспорьем являются индивидуальные участки, которые дают до тридцати процентов сельхозпродуктов[5]. Генеральный секретарь эти слова «озвучил», а партийные работники на местах не мешкая расценили их как руководство к действию. Так, отдел пропаганды Орловского обкома выпустил плакат, посвященный развитию подсобных хозяйств, вместе с сельхозотделом и областным управлением сельского хозяйства разработал меры по поддержке в этом вопросе населения и трудовых коллективов. И дело продвинулось.
