Дефо был человеком своего мира, и его идеал – «честный делец», понятие, как мы это сейчас воспринимаем, в корне противоречивое и ровно наполовину, вторую половину, окрашенное отрицательно. Одновременно простодушен и прозорлив был Дефо в отношении к этому идеалу. Семьдесят кошек, два корабля и водолазный аппарат, который, кажется, и в единственном экземпляре изготовлен не был, – сравнительно мелкая и обычная по тем временам афера, которой только фигура Дефо и придает крупное значение.
ПРОСТЕЙШИЙ СПОСОБ РЕШЕНИЯ САМОГО ПРОСТОГО ВОПРОСА
Если колодки укрепить на шесте сверху, так чтобы можно было просунуть в них руки и голову, то получится позорный столб.
Позорный столб – казнь символическая, однако часто она становилась фактической. Приговоренного отдавали на поругание кому попало. Помимо оскорблений, в него бросали всякий мусор, камни и нередко забивали насмерть.
Враги Дефо еще и подначивали толпу. По городу распространялись листки с призывом: «Кидай!»
К позорному столбу Дефо привел тот самый дар, благодаря которому и закреплено за ним место в мировой литературе. А именно умение беседовать с читателем просто, увлекательно и убедительно, делая правдоподобным все, чего только ни касается его перо. В особенности эта способность говорить тоном бывалого человека и вообще чужим голосом. Так решил Дефо прикинуться своим собственным противником – и перестарался.
До той поры, несмотря на все падения и отклонения, кривая его жизненного пути все-таки шла вверх. Как-никак, а был он приближен ко двору и вызывал доверие у короля, а король нравился Дефо. «Ну просто Густав Адольф», – думал Дефо о Вильяме III. Однако многих Вильям (Вильгельм!) не устраивал. Что это за английский король-чужеземец? Появился стихотворный памфлет «Иностранцы» с намеками весьма прозрачными и дерзкими.
Тогда в защиту короля прозвучал резкий, сильный и убедительный голос.
«Это вы чистые англичане? Вы, чьи титулы подделаны или куплены!» – в таком духе рассуждал автор антипамфлета, который тоже был написан в стихах, не очень поэтичных (напоминавших батлеровские), но зато запоминающихся.
Британец чистокровный – в это верю еле!
Насмешка – на словах и фикция – на деле!
Стихи эти были у всех на устах, о чем можно судить по тиражу, достигшему масштабов массовых даже в те времена сравнительно малой грамотности. Одних беспошлинных экземпляров продано было чуть ли не восемьдесят тысяч.
«Каждый народ, – говорил автор, – имеет свои достоинства. Но имеет и недостатки. Возьмите русских, сколько урона им приносит приверженность к необузданным страстям! Немцы… Итальянцы…»
Ну а когда дошло дело до англичан, то с ними автор разделался по-свойски.
При чем тут рыцари? Их нет у англичан!
Бесстыдством, золотом здесь куплен пэров сан!
Разделался, и спросил: «Этой породой хотите вы гордиться?»
Старейшая английская знать давно полегла в междоусобных раздорах. С тех пор вакантные места неоднократно заполнялись дворянством «новым». «Новейшие» оказывались, как правило, богатейшими, а это значит, – особенно кичливыми. В наши дни один английский журналист решил провести заочный смотр британской аристократии, и что же он выяснил? Обнаружил он среди благородных семейств одного джентльмена, имеющего возможность позволить себе такую аристократическую роскошь, какой лишен оказался даже шекспировский король Лир, а именно содержать свою личную, только ему подвластную армию, но этот джентльмен далеко не самого древнего происхождения. Нашел журналист и одного работника телефонного узла, который зато оказался герцогом Моубреем. Вот уж когда можно открыть Шекспира, и прошумит это имя! Между тем титул герцога Мальборо, который, кстати, носил Черчилль, не старше эпохи Дефо – возник у него на глазах. Так что же, Мальборо, получивший герцогство вместе с землями и замками, был он заинтересован в том, чтобы ему об этом напоминали? Мальборо, а также Монтегю, или Сесиль и Секвиль подобной заинтересованности не испытывали. Зато было много таких, кто с восторгом повторял смелые строки «Чистопородного англичанина». Это была декларация новизны, голос свежих, вышедших на авансцену истории сил. Автор критиковал все, что веками считалось «достойным», «истинным», но давно уже превратилось в скорлупки без ядра. Привилегии для одпих – бремя для других.
Лишь личной доблестью мы будем величавы!
А в конце поэмы, изничтожив все, что представлялось ему пустым и отжившим, автор менял тон и уже безо всякой иронии взывал к людям достойным и деятельным.
Эти люди и раскупали «Чистопородного англичанина» в десятках тысяч экземпляров. А виновник торжества, автор, не открывая своего имени, стал называться не иначе как Автором «Чистопородного англичанина». Был это, конечно, Дефо.
Буря, поднятая поэмой «Чистопородный англичанин», разыгралась в самом начале года, в январе, а в марте Дефо опять и словом и делом поддержал короля. На этот раз словом прозаическим, но прозвучавшим тоже очень внушительно.
О том, что и как тогда произошло, Дефо рассказал сам. События развертывались у всех на глазах, поэтому биографы считают его сведения вполне достоверными.
«Граждане графства Кент, равно как и большинство других частей королевства, выразили свое глубокое неудовольствие относительно чересчур медленных действий парламента», – писал Дефо.
А суть конфликта заключалась в том, что парламент, реакционно настроенный, вел закулисную игру, которая могла довести до французской прокатолической интервенции.
Правь, Британия, Британия, на морях,
И никогда не будем мы в цепях!
Песню эту, получившую в Англии права гимна, сочинили младшие современники Дефо уже после его смерти, но чувства, в ней выраженные, прекрасно были знакомы ему самому и его сверстникам. «Никогда, никогда британцы рабами не будут» – таков в более полном виде припев. В первую очередь опасались французов. А Кент, крайнее юго-восточное графство, как нос корабля, повернутого на волну, были антифранцузским форпостом. Кент вообще краеугольный камень Англии, и «люди Кента» – образец стойкости. Недаром у древнего британского короля Лира, по шекспировскому замыслу, самым надежным сподвижником оказывается граф Кент. Прошение в парламент и подали пять смельчаков из Кента. И были арестованы, ибо их петиция прямо обвиняла парламент в государственной измене. Чтобы никому не повадно было возводить поклепы на верховный орган, подавших прошение строго наказали.
Вроде бы все встало на свои места. Однако вскоре после этого председатель нижней палаты шел на заседание, и вдруг прямо на пороге парламента путь ему преградила отвратительная старуха. Ну и рожа! Вся в морщинах и бородавках, глаза выпученные, нос крючком, а в левом нижнем углу рта будто ей кто-то раздавил таракана. И эта ведьма вручила председателю бумагу, которую тот принял. Попробовал бы не принять! За спиной у старухи находилось по меньшей мере полтора десятка (точно – шестнадцать) весьма почтенных и хорошо вооруженных людей.
