Николай Капченко - Политическая биография Сталина. Том III (1939 – 1953).

Многоплановость темы, а также известная ограниченность целей, которые поставлены автором, естественно, не могли не наложить своего отпечатка на данную главу. Она может показаться слишком клочковатой, поверхностной и слабо аргументированной. Заранее соглашаюсь с такого рода критическим мнением, и все-таки постараюсь хотя бы в таком виде осветить столь сложную и столь важную проблему.

Прежде всего следует, пожалуй, ответить на пару принципиально важных вопросов. Первый вопрос: как Сталин относился к сфере культуры, искусства, литературы и другим областям духовной жизни? Не будет ни упрощением, ни примитивизацией утверждение о том, что на эту сферу общественной жизни он смотрел прежде всего и главным образом через призму политики. Именно критерии политического характера были фундаментом, на котором базировались его воззрения в области литературы и искусства, кино и театра, музыки и т.д. Ясно, что столь ограниченный и однобокий подход уже сам по себе носил ущербный характер и не позволял давать глубоко объективную и соответствующую реалиям оценку тем или иным произведениям. Хотя, конечно, все эти сферы общественной жизни нельзя отрывать и полностью абстрагировать от политики и политических процессов, протекавших в стране, однако не менее ошибочно было рассматривать исключительно через политические очки. А именно это и было присуще вождю.

Во-вторых, взгляды Сталина по этим вопросам нельзя брать в качестве своего рода статического состояния: они находились в развитии, порой претерпевая существенные изменения и метаморфозы. Впрочем, эти изменения также не выходили из русла, берега которого определялись политическими интересами. Причем, надо добавить, интересами не только политического курса, но и интересами укрепления личной власти Сталина. Ведь отнюдь не случайно вождь не только не пресекал непомерные, порой выходящие за рамки разумного и нормального, восхваления своей личности, но и фактически их поощрял. Полагаю, что культ своей собственной личности он позволял раздувать до невиданных размеров не только из чувства тщеславия. В этом он видел – и не без оснований – одну из краеугольных основ своей власти как политического и государственного лидера.

Если говорить обобщенно, то эволюция сталинских взглядов носила довольно странный характер: порой он проявлял изрядное чувство реализма и весьма здравый подход, уходя от упрощений и рассматривая вещи в их реальной самоценности. Это не могло не сказываться положительно в частных случаях, идет ли речь об оценках отдельных произведений или о конкретных людях. Но в целом направление его эволюции носило отчетливо выраженный консервативный характер: его воззрения после войны с каждым годом становились все более жесткими и однобокими. Нюансы для него как бы не существовали. Хотя порой он и демонстрировал как наличие вкуса, так и чувство снисходительного юмора, когда решалась судьба того или иного произведения.

В качестве хорошей иллюстрации того, что Сталин, особенно в начале своего пути как вождя, проявлял трезвый и здравый подход к оценке того или иного произведения, порой вызывавшего резкую критику со стороны ортодоксальных большевиков, приведу пример с защитой им пьесы Булгакова «Дни Турбиных». Выступая в феврале 1929 года на встрече с украинскими литераторами, Сталин проявил себя как мыслящий по-современному политик и как объективный ценитель произведений литературы. Тем более важно было в тех условиях, когда сплошь и рядом свирепствовал так называемый пролетарский подход, взять под защиту такого одаренного писателя, как М.А. Булгаков. Хотя пассаж из речи вождя довольно обширный, но он заслуживает того, чтобы не пожалеть для него места.

Сталин тогда говорил: «Когда говорят – форма ничего не значит – это пустяки. От формы страшно много зависит, без нее никакого содержания не бывает. Форма – национальная, содержание – социалистическое. Это не значит, что каждый литератор должен стать социалистом, марксистом и проч. Это не необходимо. Это значит, что в литературе, поскольку речь идет о литературе, должны появиться новые герои. Раньше обычно героев иных выдвигали, теперь должны появиться герои из народа, из крестьян, из буржуазии – в том освещении, которого они заслуживают…

Или взять, например, этого самого всем известного Булгакова. Если взять его „Дни Турбиных“, чужой он человек, безусловно. Едва ли он советского образа мысли. Однако своими „Турбиными“ он принес все-таки большую пользу, безусловно.

КАГАНОВИЧ: Украинцы не согласны (шум, разговоры).

СТАЛИН: А я вам скажу, я с точки зрения зрителя сужу. Возьмите „Дни Турбиных“, – общий осадок впечатления у зрителя остается какой? Несмотря на отрицательные стороны, – в чем они состоят, тоже скажу, – общий осадок впечатления остается такой, когда зритель уходит из театра, – это впечатление несокрушимой силы большевиков. Даже такие люди крепкие, стойкие, по-своему честные в кавычках, как Турбин и его окружающие, даже такие люди, безукоризненные по-своему и честные по-своему в кавычках, должны были признать в конце концов, что ничего с этими большевиками не поделаешь. Я думаю, что автор, конечно, этого не хотел, в этом он неповинен, дело не в этом, конечно. „Дни Турбиных“ – это величайшая демонстрация в пользу всесокрушающей силы большевизма.

ГОЛОС. И сменовеховства.

СТАЛИН. Извините. Я не могу требовать от литератора, чтобы он обязательно был коммунистом и обязательно проводил партийную точку зрения. Для беллетристической литературы нужны другие меры – не революционная и революционная, советская – не советская, пролетарская – не пролетарская. Но требовать, чтобы и литература была коммунистической – нельзя. Говорят часто: правая пьеса или левая, там изображена правая опасность. Например, „Турбины“ составляют правую опасность в литературе. Или, например, „Бег“, его запретили, – это правая опасность. Это неправильно, товарищи. Правая и левая опасность – это чисто партийное. Правая опасность – это, значит, люди несколько отходят от линии партии, правая опасность внутри партии. Левая опасность – это отход от линии партии влево. Разве литература партийная? Это же не партийная, конечно, это гораздо шире литература, чем партия, и там мерки должны быть другие, более общие. (Выделено мной – Н.К.). Там можно говорить о пролетарском характере литературы, об антипролетарском, о рабоче-крестьянском характере, об антирабоче-крестьянском характере, о революционном, не революционном, о советском, антисоветском. Требовать, чтобы беллетристическая литература и автор проводили партийную точку зрения, – тогда всех беспартийных надо изгонять. Правда это или нет?»[961]