Представляю, как долго будет идти письмо. Самолетом – до Абакана, потом почта его отвезет в Абазу. Там Ерофей положит письмо в боковой карман теперь уже зимней спецовки и «Антоном», меняющим вахту буровых мастеров, улетит к далекой таежной точке на Абакане.
Не тотчас к Лыковым Ерофей соберется – дела, и не рядом живут. Пойдет наконец, не один, «со товарищи», уже по снегу и когда Абакан можно будет по льду перейти.
Представляю путь в гору. Альпинистом тут быть не надо, но все же нелегкое дело – занесенной тропою…
Зимой избушка особенно одинока. Дымок струится из трубы в стенке. Постучат гости в дверь: живы?! Карп Осипович, лежавший на печке в валенках, вскочит немедленно: «Ерофей!» Агафья заквохчет, запоет своим голоском: «А мы жде-ем, жде-ем!» Ну, то да се. Орехи обязательно – в угощенье пришедшим. И тут Ерофей говорит: «А вам письмо из Москвы!» «Что, что? – скажет дед. – Ну-ка, Агафья, лучину!» Нет, в честь гостей будет зажжена свечка. Агафья станет водить по строчкам испачканным в саже пальцем – читать мой листок таким же голосом, каким читает она «Отче наш».
Ерофей скажет, что надо бы человеку ответить на письмецо. Дед, подумав, может, с ним согласится: «Едак-едак, надо бы отписать». А уж если будет сказано так, то Агафья возьмется за «карандаш с трубочкой». И следует ждать мне письмо с печатными старославянскими буквами. (Вот они у меня в одном из блокнотов!) Как будто из XVII века письмо…
Вот такая история… Мы, возможно, вернемся к ней в новом году. Во всяком случае, писем с реки Абакан я буду ждать с нетерпением.
Фото З. Томской, Н. Журавлева и В. Пескова. 9, 10, 13, 14, 16, 17, 19, 20, 22 октября 1982 г.
Вот они в сборе у отцовского дома и рядом с отцом. Слева – младший Сергей и старший Иван, крайний справа – Геннадий и рядом с ним близнецы – Анатолий и Александр. Шесть мужиков – Садовниковы.
Отца зовут Сергей Афанасьевич. Когда снимались, он, поправляя на голове свою «мичуринку», пошутил.
– Ну, скобари, в одну шеренгу становись!
И получилось что-то вроде боевого подразделенья с веселым, признанным и почитаемым командиром отцом.
Завидно стать вот так рядышком с сыновьями. Пятеро. Один к одному. Здоровые. Веселые. Работящие. И не рассыпались, как горох из стручка, по белому свету, живут где родились. Сказал отец одному: «Собери-ка ребят» – и вот они вечером после работы явились все вместе к родному дому в семидворную приозерную деревеньку Грибно.
Ранний осенний вечер. Топится русская печь, бросает на стены красные блики света. На середину комнаты сдвинут стол – его всегда так ставят, когда собираются вместе. На столе в тарелках и чашках капуста, соленые помидоры, грибы («не зря же в Грибно живем!»). Блюдо горячей картошки, две сковородки некрупной плотвы, пойманной к ужину. Шесть крепких людей да после работы все стоящее на столе как будто за себя кинули. «Мама, что там еще?»
Мать Зинаида Федоровна, привыкшая к этим запросам, вынимает ухватом из печки чугун горячего варева.
– Как едим, так и работаем! – весело щурит глаза в подначке озорной Анатолий.
– Работяга… – Ширяет пальцем в бок Анатолию рядом сидящий Геннадий. Это на случай, если бы гость вдруг принял шутку за похвальбу.
– Секретарствуешь! Дома норовишь секретарствовать? – Анатолий хватает брата за холку, и тарелки от возни за столом начинают подрагивать.
Отец добродушно смеется. Мать грозится огреть обоих ухватом. Старший Иван, сидящий рядом со мной, объясняет: Геннадий выбран недавно освобожденным партийным секретарем, он сейчас примеряется к новой для себя роли и вполне понимает: самую первую критику, ежели что не так, услышит вот тут, за столом, от братьев и от отца.
Гость в доме. Газетчик. Приехал специально увидеть отца и пятерых его сыновей. По опыту знаю: в таких случаях душу свою нараспашку не держат. Нужно время – растопить ледок настороженной сдержанности. Тут же все настежь. Никаких недомолвок, полная откровенность. Суждение друг о друге и о делах – с шутками, подковырками, равная доля которых перепадает и гостю.
Чувствую себя в этот вечер, как будто и я вырастал в этом доме, грелся на печке, надевал висящий у двери старенький кожушок, слушал собачий лай за окном, ел, обжигаясь, картошку, капусту, моченые яблоки.
Мать с ухватом у печки. Отец в меховой телогрейке и старых валенках у стола… Хорошо знаю: представленье о счастье у многих людей связано с такими вот встречами в отчем доме. В сутолоке жизни возможность увидеться с матерью и отцом, с братьями, сестрами у родимого очага – как островок для плывущего в море, как ощущение прочного тыла в сраженье. Для матери и отца тоже наивысшая радость – увидеть рядом взрослых своих детей. Но ох как часто эти желанные встречи мы все откладываем – дела, далеко ехать, еще что-нибудь. И как сиротеем мы, взрослые, как остро ощущаем потерю, когда уходит под воду маленький островок.
Гляжу на Садовниковых. Они драгоценную пристань в житейском море не потеряли, не удалились от нее далеко. Подобно здоровому человеку, не знающему подлинную цену здоровья, они, возможно, даже не вполне сознают меру счастья, отпущенного судьбой. Впрочем, нет. Все пятеро сыновей служили в армии. И за годы отлучки могли оценить, что значит для них этот вот чуть покосившийся рубленый дом, эти рябины возле окошка, эта веселая братская толкотня за столом, неспешное слово отца, заботливая суета матери. Продолжением дома был сад с замшелым колодцем, озеро за околицей, лес, поля лоскутками по холмистой псковской земле.
– У меня это все стояло в глазах, – говорит Анатолий. – Особо в первый год службы. Даже решение мелких солдатских проблем поначалу связывал с домом.
– Истоптал раньше срока солдатские сапоги. Обратиться бы к старшине. Нет, пишет домой. Ну посмеялись и послали ему сапоги, – вспоминает отец.
Пятеро сыновей не были избалованными. История с сапогами свидетельствует как раз об обратном. «Отец всегда нас учил: ничего не берите сверх того, что вам полагается по закону и справедливости». Все пятеро после службы не соблазнились куда-либо ехать. Все вернулись сюда, на Псковщину, в родной колхоз. Геннадий, правда, делал попытку жить в городе, и об этом особая часть разговора. Сейчас жена его Валентина сидит за столом вместе с нами. Двое рожденных в городе ребятишек, как сверчки, притихли на печке, озорными глазами наблюдают сверху за взрослыми. Вернувшись весною из «жизненных странствий», Геннадий живет пока что с отцом. Но готов, строит уже собственный дом! Все лето по воскресеньям отец и пятеро братьев не выпускали из рук топоров – «еще четыре-пять выходных, и будем справлять новоселье».
Все братья, исключая лишь Александра, женаты. У всех ребятишки. Геннадий и Анатолий женаты на сестрах из соседней маленькой деревеньки Репищи. Из той же деревни взял жену себе младший Сергей.
– Я свою выловил аж во Пскове. Подалась из Репищей к городской жизни. А я сказал: Маша, люблю, женюсь, но место наше – в деревне. Вняла. Теперь уже корни пустили – дом, баня, куры во дворе квохчут, корову, наверное, заведем. Я, как Мичурин, люблю в огороде копаться. Вот и шляпу скоро, как у отца, заведу.
– Ты, Толя, скажи еще, что служил в ракетных войсках и самый старший в семье по званию, – поддевает брат Иван.
– И скажу. По званию старший. Должность в колхозе – шофер. А вы, сержанты, ну кто посмеет сказать, что плохой я шофер? – Вошедший в роль Анатолий победно втыкает вилку в соленый гриб и, тряхнув шевелюрой, обводит братьев глазами. – Ну вот, никто…
Анатолий – общий любимец не только в семье. Председатель колхоза Иван Степанович Сенченков, с похвалой отзываясь о всех Садовниковых, Анатолия выделил. «Этот шуткой мертвого из могилы подымет. Поручил ему развозить по работам людей. Летом возит на сенокосы и в поле еще и еду. Так вот всерьез говорят: присядет вместе обедать – еда вкуснее! А я замечаю: там, где этот шофер побывал, исправно движется дело».
– Характер у ребят разный, – замечает отец, когда веселье за столом поутихло. – Иван вот молчун, не скажет, что в молодые годы был первым трактористом в районе. Газеты портреты его помещали, в Москву не слет выезжал.
– И заблудился в Москве! Ну признайся…
Смущенный Иван гремит у входа ведром – вылез из-за стола под предлогом помочь в чем-то матери.
– Ну конечно, мы разные! – опять зажигается Анатолий. – Вот я и Сашка. Близнецы! Но скажите, Михалыч, разве похожи? Я, как видите сами, брехун, а у Сашки клещами слово не вынешь. Я цыган, а он почти рыжий. Ну правда же, поглядите. Я – человек положительный, семьянин, ребенок у меня на руках. А брат гири все подымает, вон в углу двухпудовые. Ну и прямо отметим: к девкам слабость имеет. Серега вон младший, а уже двое советских граждан говорят ему «папа». А ты? Ну молви словечко…
Александр запускает лапу в черную шевелюру брата, что означает: да уймись же, аспид, уймись…
