Гоголь читает «Ревизора» в доме на Суворовском бульваре
Зато в Подольске никто не знал Гоголя. Тут начиналась Россия, которая не ведала, что творится в московских и петербургских гостиных, что печатают журналы, кого хвалят в газетах. Даже если б смотритель подольской станции и знал бы, что перед ним автор «Вечеров на хуторе близ Диканьки», он бы и ухом не повел. Сочинитель-то сочинитель, но чин-то на нем самый малый, а в служебных делах решает чин, а не слава.
Заглянув в подорожную Гоголя, он сказал, как отрезал: «Нет лошадей». Уезжали действительные статские и надворные советники, выпускали вперед коллежских советников и коллежских асессоров, а титулярный должен был ждать своей очереди.
Еще раз убеждался Гоголь, что на лестнице российской иерархии он покуда еще «нуль» – словечко «нуль» в применении к низшим чинам вскоре начнет мелькать у него в пьесах и повестях. Как раз на пути из Москвы на родину и составится у него в голове план комедии, где табель о рангах будет играть не последнюю роль. «Дожидаюсь часов шесть, – пишет он из Подольска тому же Н. Прокоповичу, – но и здесь видно провидение. Может быть, семена падут не на каменистую и бесплодную почву».
О своей комедии Гоголь сообщит из Васильевки П. А. Плетневу. Он сознается, что начал писать ее, но не смог продолжить. Перо стало тыкаться в такие опасные для цензуры стороны, что пришлось отложить ее.
Комедия эта должна была называться «Владимир третьей степени», и героем ее был чиновник, вообразивший себя орденом. Он так долго ждал награды, так верил и не верил, что ему вручат ее, что сошел с ума на этой почве. Теперь ему чудится, что он сам – орден. Он глядится на себя в зеркало и видит там орден, он идет по улице, и ему кажется, что все видят в нем не человека, а орден. Трагический этот сюжет потом перевоплотится у Гоголя в повести «Нос», где не сам герой, а только одна часть его тела – нос – превратится в статского советника.
Статский советник – чин шестого класса, почти что генерал. В табели о рангах, которую ввел в России еще Петр, всего четырнадцать классов. Нижний – коллежский регистратор (им был герой повести Пушкина «Станционный смотритель»), высший – канцлер (первый класс). Канцлером мог быть только один человек, тогда как коллежских регистраторов тысячи. Как, впрочем, и титулярных советников.
Но есть и над канцлером одно лицо, выше которого уже нет в государстве. Это лицо – царь. Он, пользуясь словарем Гоголя, самое «значительное лицо» из всех «значительных лиц».
Царя Гоголь видел только несколько раз – и то издалека. То проезжающим в санях по зимней набережной, то из толпы народа на параде, то в окружении свиты у дверей русского посольства в Риме. К особе царя он не был допущен. Он был нуль для царя.
Таким нулем чувствует себя в присутствии «значительного лица» Акакий Акакиевич Башмачкин в повести «Шинель». Нулем называет себя, сравнивая свое положение с положением своего начальника, и герой «Записок сумасшедшего» Поприщин. Он, кстати, тоже титулярный советник.
* * *В октябре того же года Гоголь совершил обратный путь из Васильевки в Петербург. И опять на его дороге оказалась матушка Москва. Въезжал он в нее как будто прежним, но и не тем. За месяцы жизни на родине портфель его несколько поправился, потолстел. Он вез из дома и новые сюжеты, и новые записи. Среди них были и куски несостоявшейся комедии, лица и сценки из которой перекочуют потом в другие сочинения Гоголя – в комедию «Игроки», в пьеску «Отрывок», в «Лакейскую», «Тяжбу» и «Утро делового человека». О своем интересе к сцене и желании что-то написать для нее Гоголь говорил в Москве С. Т. Аксакову.
Он вновь побывал в тех же домах, был гостем Погодина, старца И. И. Дмитриева, М. С. Щепкина, у которого отведал нежинской соленой вишни, нежинского сыра, нежинских огурчиков, напомнивших ему время студенчества, сошелся с М. А. Максимовичем, издателем альманаха «Денница» и профессором ботаники Московского университета (тот жил в Ботаническом саду, которым заведовал, вблизи нынешней улицы Щепкина и проспекта Мира), договорился с ним о сборе украинских песен для его издания и отбыл. Матери из Москвы он написал несколько строчек. В них он сообщал, что перечинил в Москве свой экипаж, приделал к нему зонтик (начались затяжные дожди) и выдумал по дороге «прелестный узор для ковра». «Москва также радушно меня приняла, как и прежде, и умоляет усердно остаться здесь еще на сколько-нибудь времени. Но мы очень опоздали…» Мы – это сам Гоголь и две его сестры, Анна и Елизавета, которых он захватил с собою, чтобы устроить в Петербургский патриотический институт.
В начале 1834 года Гоголь был избран в действительные члены Общества любителей российской словесности. Это была дань Москвы его заслугам перед литературою.
Через год вышли в свет «Миргород» и «Арабески» – сочинения, на которые Москва откликнулась знаменитой статьей В. Г. Белинского в «Телескопе» «О русской повести и повестях г. Гоголя». В марте 1835 года Гоголь писал Погодину: «Да пожалуйста напечатай в Московских ведомостях объявление об Арабесках. Сделай милость, в таких словах: что теперь, дескать, только и говорят везде, что об Арабесках, что сия книга возбудила всеобщее любопытство, что расход на нее страшный (NB. До сих пор гроша не было получено) и тому подобное».
Вскоре Гоголь и сам прибыл в Москву. И опять дорога его лежала в Васильевку, и снова Москва радовалась его приезду. Гоголь ехал в Москву не с пустым портфелем. Помимо вышедших в свет сочинений, он вез для прочтения в кругу московских друзей комедию. Она называлась «Женихи» (будущая «Женитьба»). До этого он пробовал устроить в «Московском наблюдателе» свою повесть «Нос», но повесть была возвращена ему обратно. Это не смутило Гоголя. «Женихов» он читал дома у Погодина, комедия имела всеобщий успех. Редактор «Московского наблюдателя» В. П. Андросов писал А. А. Краевскому (будущему редактору «Отечественных записок») в Петербург: «…недели с три… Гоголь читал свою комедию… Уморил повеса всю честную компанию… я хотел было или лучше мои сотрудники желали приобрести комедию для журнала, но он не согласился, хочет дать на сцену». «Читал Гоголь так, – вспоминал об этом чтении Погодин, – как едва ли кто может читать. Это был верх удивительного совершенства… Когда дошло дело до любовного объяснения у жениха с невестою – «В которой церкви вы были в прошлое воскресенье?», «Какой цветок больше любите?» – прерываемого троекратным молчанием, он так выражал это молчание, так оно показывалось на его лице и в глазах, что все слушатели буквально покатывались со смеху, а он, как ни в чем не бывало, молчал и поводил только глазами».
