— Нечего сказать, исправно исполняет Клейнмихель мои просьбы, — заметил князь. — После Пасхи я обратился к нему с просьбой дать роту рабочих для исправления дорог, и есть надежда, что к Новому году обещанная рота будет дана… Едва добился, да и то помимо Клейнмихеля, присылки мне батальона саперов.
— Скажите, ваша светлость, — спросил Панаев не из желания угодить князю, но по ненависти к Клейнмихелю — чувство, которое питала к графу большая часть военных, — правда ли, что граф получил Георгиевский крест за венгерскую кампанию, в которой он вовсе не участвовал?
— Нет, — сказал Меншиков, улыбаясь, — не совсем правда! Он, братец, получил крест не за венгерскую кампанию, а просто за компанию: нельзя же было его обделить, когда другие получили.
Адъютанты прыснули со смеха.
— Что делать, — продолжал князь, — если приходится довольствоваться крупицами из-под ног Клейнмихеля и инженерного департамента. Решительно я прихожу к убеждению, что после монахов самая худшая порода людей инженеры… Кстати, скажу вам новость: сюда приехал из Южной армии саперный подполковник Тотлебен[52]. Кажется, Горчаков[53] вздумал нам прислать нового наставника.
Князь засмеялся неприятным дребезжащим смехом. В это время вошел камердинер и доложил о приходе Тотлебена.
— Проси в кабинет, — сердито сказал князь.
Кончив чай, Меншиков переоделся, велел подать бриться и тогда только вышел к Тотлебену. В кабинете шагал взад и вперед, с видимым нетерпением ожидая князя, молодой человек лет тридцати пяти, с несколько солдатской, но умной физиономией и серьезными добродушными глазами. Он был в походном мундире, с которого не успел вычистить пыль.
Князь Меншиков надменно смерил Тотлебена с ног до головы и, кашлянув, спросил:
— Кто вас прислал сюда?
Тотлебен изумленно взглянул на Меншикова.
— Если не ошибаюсь, обо мне была переписка между вашей светлостью и князем Горчаковым.
— Я так и знал! Изумительна рассеянность князя! Он всегда все перепутает… Я и не думал вас приглашать, он сам писал по этому поводу, но из этого еще ничего не следует.
Тотлебен, несколько озадаченный таким приемом, подал Меншикову письмо от Горчакова. Прочитав письмо, Меншиков уставился на Тотлебена и, язвительно улыбнувшись, сказал:
— Князь Горчаков, вероятно, в рассеянности позабыл, что у меня есть саперный батальон. Отдохните, молодой человек, и затем поезжайте назад в армию. Здесь вам нечего делать.
Тотлебен снова изумленно посмотрел на Меншикова своими добрыми глазами и откровенно сказал:
— Ваша светлость, я приехал сюда не ради карьеры, а единственно из научной любознательности. Я так много слышал об отличном состоянии приморских укреплений Севастополя, которые, говорят, стали неузнаваемы главным образом благодаря распоряжениям вашей светлости.
Меншиков несколько смягчился.
— А вот здешние флотские приписывают все себе, — улыбнулся он, переменив тон. — Скажите, молодой человек, — спросил князь, подумав, — вы по фамилии Тотлебен, а я знаю, что был на Кавказе генерал Тотлебен — это не родственник ваш?
— Некоторым образом предок, — сказал Тотлебен.
— Так вот, этот генерал Тотлебен был очень способный человек. Вы, конечно, знаете о его заслуге там, на Кавказе.
— К стыду своему, ваша светлость, должен признаться, что не знаю.
— Стыдно вам не знать. Он там провел войска по такому пути, которого и теперь отыскать не могут.
— Во всяком случае, мне весьма лестно слышать об этом, ваша светлость.
— А вы и не знали до сих пор? Каков потомок, — сказал Меншиков, засмеявшись на этот раз дребезжащим, но добрым смехом. — Что же, если вы действительно так любознательны, здесь найдется обильная пища вашему уму. Поезжайте посмотрите всю нашу оборонительную линию.
Меншиков присваивал себе вообще все хорошее, что делалось в Севастополе, но не мог не сознавать, что только по делу сухопутной обороны он мог приписать себе некоторую инициативу.
— Я приехал сюда у вас учиться, ваша светлость, — сказал Тотлебен, в начале разговора не на шутку боявшийся, что Меншиков отошлет его обратно к Горчакову.
Эти слова окончательно расположили Меншикова в пользу новоприезжего.
"Он дельный офицер, не из тех петербургских пройдох, которые приезжают сюда затем только, чтобы осуждать меня, а сами ничего не делают", — подумал Меншиков.
За вечерним чаем Меншиков обратился к одному из своих адъютантов, Грейгу, так, как будто о Тотлебене в первый раз идет речь.
— Сюда приехал от Горчакова саперный офицер Тотлебен, — сказал он, — и очень мне понравился. Ты сходи, братец, к нему — он остановился в нумерах. Познакомься, он тебе понравится. Предложи ему мою лошадь и завтра же поезжай с ним. Покажи все по порядку.
Рано утром Тотлебен поехал осматривать оборонительную линию, начиная от шестого бастиона. Его сопровождали двое адъютантов князя — Грейг и Панаев. Адъютанты все время хвастали, стараясь показать, что и они также могут приписать себе участие в возведении укреплений.
— Что это у вас: все камень да камень? — сказал Тотлебен.
— Да, и какой камень! Любое ядро от него отпрыгнет. Тверд и упруг, сказал Панаев, смысливший кое-что в лошадях, но ровно ничего не понимавший в инженерном деле.
— Не мешало бы немного землицы, — сказал как бы про себя Тотлебен, внутренне смеясь над адъютантом.
"Нет, эти укрепления ниже всякой критики, — думал он. — : Здесь надо все переделать по-своему. Да и орудия, нечего сказать, хороши. Трехфунтовые пушечки, тогда как неприятель, без сомнения, будет громить нас осадною артиллериею. Эти пушки как раз хороши для защиты Севастополя на тот случай, если против нас взбунтуются крымские татары".
Подумав это, Тотлебен сказал, однако, вслух:
— Да, для такого короткого времени и при ваших средствах вы сделали многое… Конечно, многое еще предстоит сделать и переделать.
В тот же день Тотлебен был приглашен к столу Меншикова.
— Ну что? — спросил князь торжественным тоном. — Как вам понравились наши работы?
— Удивляюсь, ваша светлость, как много сделано вами при таких условиях… Конечно, я осмелюсь со своей стороны указать на некоторые недостатки.
— Указывайте, я желаю знать ваше искреннее мнение. Я всегда рад искреннему и умному совету.
Тотлебен снова скромно повторил, что приехал учиться у князя, и весьма ловко, как бы спрашивая его указаний и советов, на самом деле сам указал ему на множество сделанных промахов. Все это было сказано так дипломатично, что князь не шутя поверил, будто эти самые мысли он внушал Корнилову и что только упрямство Корнилова помешало успеху дела.
