12 июля Распутин телеграфировал царской семье: «Сегодня большие кровяные сгустки вышли, больнице придется долго лежать. Мещерский большая потеря разум его святыня».
Покушавшуюся на Распутина признали невменяемой и поместили в психиатрическую лечебницу. В истории болезни Хионии Кузьминичны Гусевой отмечалось: «Иллиодор стал называть его лжепророком, развратником. Все это сильно действовало на испытуемую. Ей стало казаться, что неправда царит на земле, она перестала ходить в церковь, поститься, молиться. Однажды после прочитанной газетной статьи о Распутине она решила отомстить за Иллиодора, вообще за всех обманываемых и обесчещенных». По словам Иллиодора, «она часто прерывала мои речи и горячо-горячо говорила: «Дорогой батюшка! Да Гришка-то настоящий дьявол. Я его заколю, как пророк Илья, по велению Божию, заколол 450 ложных пророков Вааловых! А Распутин еще хуже их».
Из показаний Хионии Гусевой стало известно, что в Покровское она прибыла еще 16 июня, имея при себе кинжал, «купленный за три рубля на толкучке в Царицыне, у неизвестного черкеса или армянина». Несколько дней она выслеживала Распутина возле его дома, а 29 июня напала на него. Как рассказывала Хиония, «вчера днем, после обеда, увидела Григория Распутина; он шел домой, и я повстречала его у ворот; под шалью у меня был спрятан кинжал. Ему я не кланялась. Один раз его этим кинжалом ударила в живот, после чего Распутин отбежал от меня. Я за ним бросилась, чтобы нанести смертельный удар, но он схватил лежащую на земле оглоблю и ею ударил меня по голове, отчего я тотчас упала на землю». После этого Хионию схватили и связали. Ее версия деталей показания, как можно заметить, разнится с той, что приводит дочь Распутина.
На допросе Гусева сожалела только о том, что не убила Распутина. Она говорила: «Я решила убить Григория Ефимовича Распутина, подражая святому пророку Илье, который заколол ножом 400 ложных пророков; и я, ревнуя о правде Христовой, решила над Распутиным сотворить Суд Божий с целью убийства Распутина…» Хионию отправили для освидетельствования в Томскую окружную лечебницу для душевнобольных, где эксперты не обнаружили у Хионии «следов выраженного душевного расстройства», но отметили «явное возбуждение» при разговорах на религиозные темы, предупредив, что оно «может при известных обстоятельствах перейти в патологический аффект». Врачи рекомендовали содержать Хионию «в специальном психиатрическом заведении».
Официальное освидетельствование состоялось 24 февраля 1915 года в зале Тобольского окружного суда. Двое экспертов пришли к выводу, что Хиония во время нападения на Распутина находилась «в ненормальном истерическом состоянии, но с сознанием своего поступка», тогда как третий заключил, что у нее «болезненное психическое состояние». В итоге Гусеву в июле 1915 объявили душевнобольной и освободили от уголовной ответственности, поместив в психиатрическую лечебницу в Томске, где она оставалась более двух лет. Как отмечали врачи, «испытуемая охотно говорит о своем преступлении, заметно рисуясь, бравируя. У нее вырываются такие выражения, что она теперь «герой на всю Россию». Испытуемая любит собирать вокруг себя кружок слушателей из больных и других испытуемых, старается играть первую роль, обращается от имени других с разными просьбами. В разговоре, манере держать себя заметны кокетливость, манерничанье».
Вскоре после Февральской революции, 27 марта 1917 года Хиония была выпущена из больницы по личному распоряжению министра юстиции Александра Керенского.
Что стало с Хионией дальше, неизвестно. Известно только, что она в 1919 году, ровно через пять лет после покушения на Распутина, неудачно покушалась на патриарха Тихона в Москве. Ее опять признали невменяемой, а в качестве смягчающего обстоятельства советский суд признал наличие у Гусевой политической судимости.
3 июля Распутина перевезли на пароходе в Тюмень для лечения. В тюменской больнице Григорий Ефимович оставался до 17 августа 1914 г. В телеграммах, которые он посылал царской семье, Распутин пытался предотвратить вступление России в Первую мировую войну.
13 июля «старец» предостерегал царскую семью от вступления в войну, напоминая, чем кончилась Русско-японская война: «Нет ее и не надо, это левые хотят дипломаты знают как нужно, постарайтесь чтобы не было, те узнали что у нас безпорядки, одно горе что не могу приехать».
«Смотри горко, а как радовались в Костроме, всех гостей подчивали, а те в зависть впали, все пойдет, надо пережить, повод не надо давать, они будут нахалы опять кричать, то долой, другое долой, будто защита, а сами палкой хотят, по плечам кто хочет».
16 июля Распутин продолжил гнуть пацифистскую линию: «От нечего делать пошли Покровские виды молодуша тоже просит. Не шибко беспокойтесь о войне, время придет, надо ей накласть, а сейчас еще время не вышло, страданья увенчаются. Крепко целую всех».
19 июля Григорий Ефимович телеграфировал: «Верю, надеюсь на мирный покой, большое злодеяние затевают, не мы участники знаю все ваши страдания, очень трудно друг друга не видеть окружающие в сердце тайно воспользовались, могли ли помочь».
Тогда же он направил письмо царю: «Мой друг!
Еще раз повторяю: на Россию надвигается ужасная буря. Горе… страдания без конца. Это – ночь. Ни единой звезды… море слез. И сколько крови!
Не нахожу слов, чтобы поведать тебе больше. Ужас бесконечен. Я знаю, что все требуют от тебя воевать, даже самые преданные. Они не понимают, что несутся в пропасть. Ты – царь, отец народа.
Не дай глупцам торжествовать, не дай им столкнуть себя и всех нас в пропасть. Не позволяй им этого сделать… Может быть, мы победим Германию, но что станет с Россией? Когда я об этом думаю, то понимаю, что никогда еще история не знала столь ужасного мученичества.
Россия утонет в собственной крови, страдании и безграничном отчаянии.
Григорий».
Распутин опасался участия России в надвигавшейся мировой войне, поскольку помнил, что предыдущая война с Японией закончилась не только поражением Российской империи, но и революцией, в результате которой возникла ненавистная Дума, где «старца» не жаловали. Поскольку Германия даже в народе воспринималась как гораздо более серьезный противник, чем Япония, и немцев в отличие от японцев никто шапками закидать не надеялся, то Распутин всерьез боялся, что после нового, еще более сокрушительного поражения, чем в японскую войну, революция может одержать полную победу. Тогда российская монархия будет свергнута, а вместе с ней неизбежно и его, Распутина, падение, причем революционеры могут не остановиться и перед физической расправой над фаворитом царской семьи.
