Вышел на крыльцо. Велел приторачивать добычу. Спросил у ухмылявшегося ратника:
— Где бабы?
— Кончили их.
— Так…
Эсты выводили из рыцарской конюшни коней, волокли мешки с овсом, сбрую.
— Эй! Овес у них отымите! — велел Ларька. — И коней, какие получше, тоже заберем… Пашка, Микола! Волоките солому. Спалить гнездо надо.
Дюжий эст приблизился, протянул нож.
— Оставь себе! — сказал Ларька и отстранил нож.
Эст широко улыбнулся, показывая большие зубы. Взял Ларькину руку, крепко-крепко потряс.
— Во! Друга я себе сыскал! — крикнул своим Ларька.
Ратники расхохотались. Ничего не понявший эст тоже засмеялся. Смеялись и другие крестьяне. Они норовили коснуться русских, притронуться к их тегиляям, латам, к их оружию.
— Ну, погостевали! На конь! — скомандовал Ларька.
Из-под высокой черепичной крыши дома уже выметывались язычки огня.
Все побежали с рыцарского двора. Ларькин отряд вернулся на дорогу.
***
Через сорок дней после начала войны Шиг-Алей приостановил боевые действия.
Поручение царя было выполнено. Ужас на ливонцев наведен. Следовало попытаться, не связывая себя осадой крепостей, получить нужные государственной казне деньги.
Шиг-Алей послал дерптскому епископу грамоту.
«Вы беспомощны и сражаться не можете, — писал Шиг-Алей. — Уплатите оговоренную в Москве сумму, и тогда я буду просить государя, чтобы он смиловался над вами. Иначе примемся за ваши города».
На срочно собранном в городе Вендене сейме ливонские рыцари и горожане после долгих препирательств решили уплатить царю.
Перед пасхой в Москву отправили новых послов с деньгами. Но пока послы тащились, разыгрались события в Нарве и Иван-городе.
В великий пост пьяные немецкие кнехты обстреляли через реку мирно собиравшихся к церквам русских.
Воеводы, ожидая царского приказа, нарушать ли перемирие, запрещали войскам отвечать. Иван-город молчаливо терпел долгую стрельбу из пушек.
Наконец пришел наказ: «Нарву бить, но остальные города пока не трогать».
Ударили десятки русских пушек. Заговорили русские пищали. Жители Нарвы побежали из загоревшегося посада в крепость, но немцы их туда не пустили. В Нарве поднялся мятеж против рыцарей.
Городские купцы, и среди них твердохлебовский знакомец Иоахим Крумгаузен, возглавили тех, кто склонялся на русскую сторону.
В начале апреля Нарва объявила, что отстает от своего фогта, от гермейстера и от всей ливонской земли, и запросила передышки для переговоров.
Иоахим Крумгаузен и его товарищ Арндт фон Деден спешно выехали в Москву.
В это время ревельский командор Франц фон Зеегафен дал знать фогту Нарвы, что высылает ему в поддержку своих и рижских кнехтов.
В Нарве воспрянули духом. Вскоре кнехты действительно вошли в город и усилили его гарнизон.
Сам ревельский командор, соединяясь с отрядом Гергардта Кетлера, подошел и встал в десяти верстах от Нарвы.
Тотчас ратман Ромашон объявил русским воеводам, что нарвцы не посылали Крумгаузена и фон Арндта к царю, что те поехали по своей воле.
Посланная против Кетлера сторожа была смята. Русские отряды бежали за реку.
Однако эта неудача не обескуражила воевод. Наоборот. Обеспокоясь, они отдали приказ бить по Нарве из пушек без передыха.
Русские пушкари валились с ног, обжигали руки о стволы орудий, но с мест не сходили.
Яростная бомбардировка вызвала в городе пожар.
Жители опять пытались скрыться в крепости, схватились с кнехтами, не пускавшими народ за стены.
Воспользовавшись сумятицей, русские войска переправились через реку, перетащили за собой орудия.
Получив известия об этом успехе русских, отряды Кетлера не пошли на выручку осажденным. Побоялись засады.
Тем временем русские пушкари сбили главные орудия нарвской крепости. Они усиливали и усиливали огонь.
Участь Нарвы была решена. В ту же ночь нарвский фогт сдался на милость победителя.
Утром 11 мая остатки немецких войск вышли из крепости, сложив оружие. Рыцари отступали повсюду. На помощь русским войскам прибыл из Пскова царский наместник Троекуров со свежими полками.
Один за одним пали Нейшлотт, Тольсбург, Везенбург.
Все пространство от Чудского озера до Свейского моря и побережье реки Наровы были присоединены к Москве.
Находившиеся в ту пору у царя ливонские послы не дали, однако, согласия на это присоединение.
Тогда их отослали прочь, не взяв и привезенных денег.
— Отныне мы сами господа в наших исконных землях! — сказали послам.
В захваченном краю по царскому указу строили православные церкви. Велено было принимать бежавших сюда ливов и эстов.
А в самой Москве отменили длившийся с самого начала войны пост.
Трезвонили в колокола и служили молебны…
Началось лето, и последовали новые победы. Войско князя Петра Шуйского и Федора Троекурова овладело Нейгаузеном. Узнав об этом, отряды гермейстера Фирстенберга и дерптского епископа, собранные близ Кириемне, не рискнули вступать в бой. Фирстенберг отступил к Валку, епископ — к Дерпту. Его отряд русские войска настигли в двадцати пяти верстах от города, гнали ливонцев до предместий, отбили обоз, захватив пленных, порох, орудия и ядра.
Мимоходом был взят Курславль.
Перед осадой Дерпта князь Шуйский потребовал у горожан сдаться на милость царя и, чтобы устрашить их, послал в город изувеченных немцев и немок.
При виде русских часть епископского войска тайком ушла из города. Канцлер Гольцшир с пеной у рта требовал вылазки, а когда ему разрешили выйти в поле, повернул и удрал в Ригу.
И все же Дерпт решил обороняться. Под покровом тумана горожане послали гонцов к гермейстеру и епископу. Заперли ворота. Ответили огнем на огонь.
Но выручка не шла. А стены под ударами пушек рушились, ядра зажигали кровли домов, и городской совет запросил перемирия.
Дерптцы просили сохранить лютеранство, прежние доходы купцов, школы, прежние счетные книги, освободить их от русского суда, сохранить выборность должностных лиц.
Шуйский на все согласился. Он обещал не разорять город. Тогда ему вручили ключи от ворот.
Тех, кто хотел покинуть город, русские под охраной проводили мимо татар. Ордам Шиг-Алея войти в Дерпт вообще не разрешили. По всем улицам и площадям поставили караулы наблюдать за порядком, следить, чтобы жителям не чинились обиды.
Шуйский выполнял волю царя. В Москву уже сыпались жалобы на зверства татар. Ливонские жалобщики обивали пороги в Швеции, в Литве и Польше, расписывая московские насилия, пытки и убийства.
