Я совсем не уверен, что будь он в полном здравии, справился бы Валерий Воронин с тренерской деятельностью. Вряд ли хватило бы у него терпения на черновую работу.
Но для представительского амплуа он казался созданным. Но опять же до катастрофы. После катастрофы он ничем уж Андрея Петровича Старостина не напоминал.
Я пока ничего не сказал про завод. Неужели завод Лихачева мог забыть одного из знаменитейших своих футболистов?
Возвращенный — пусть и без перспективы — в основной состав, он еще забьет гол Яшину. Но этот спор с киевскими динамовцами он ведет еще полным сил — задолго до катастрофы.
Нет, без работы, точнее без зарплаты он не оставался.
Строительным цехом руководил Гумбург — страстный болельщик, часто сопровождавший «Торпедо» в поездках. Он обожал Воронина — и немедленно, как только тот остался не у дел, пригласил его к себе в цех. Вакансия для Валерия нашлась без труда. У строительного цеха хватало мощностей для развлекательной программы. В цехе организовали футбольную команду, и, если ничего не путаю, джаз функционировал. Но Воронин не мог целый день быть на работе. Когда он входил в цех, у него начиналось что-то вроде клаустрофобии. Воронин на стены готов был лезть…
Создали для него какой-то отдел в спортклубе, он сидел за столом напротив торпедовского ветерана Антонина Сочнева. Сочнев — известный игрок состава команды мастеров пятидесятых, правый край, занимался и тренерской работой, я с ним сталкивался в городе Волжском, куда привез он таганрогское «Торпедо», тренировал и детей, обычная судьба бывшего футболиста, с годами теряющего всякую фанаберию. Сочнев относился к Воронину с большим сочувствием, себя с ним не равнял — понимал, что вчерашней звезде приходится много тяжелее, чем ему. Но в канцелярской деятельности Валерий никак себя не мог проявить. Возглавил он какой-то «поезд здоровья». Потом ездил с ветеранами — позвонил мне как-то и, не очень хорошо ворочая языком, несколько раз повторил: «Я как старший тренер команды». Как не расстроиться, услышав такое от Воронина? Но он всерьез ни в какую карьеру не верил. Узнав, что старшим тренером ЦСКА назначен Юрий Морозов, сказал: «Лучше бы нас с тобою назначили…» Не то чтобы он ставил меня на равную ногу — просто себя чувствовал футболу совсем посторонним…
Его принимали у Бескова — в доме, куда с улицы и в непотребном виде не придешь, да и вообще запросто не придешь. Дамам — Валерии Николаевне и Любе — он казался интересным собеседником. Но любопытно, что и Константину Ивановичу в Тарасовке он, как бы плохо ни выглядел, никогда не виделся персоной нонграта. У Воронина в Тарасовке жила тетя — и он приходил на спартаковские тренировки. Я посоветовал ему делать записи — вдруг чего-нибудь занятное из увиденного им там превратим в статью. Он иногда мне звонил оттуда, делясь впечатлениями. Но лучше бы и не звонил — после первых же слов ясным становилось, что затея моя зряшная. Я только удивлялся терпению Бескова — он относился к Воронину удивительно трогательно. Единственно, что порекомендовал отдать присланные ему из «Адидаса» бутсы Сергею Шавло — тому нужнее…
Известность великого футболиста Валерия Воронина оставалась.
Но все дальше, все больше отдалялся, абстрагировался от нее нетрезвый, одетый в обноски, неизлечимо больной человек с изуродованным лицом — мало теперь похожий на свои фотографии.
Тем не менее, я готов поручиться, что уменьшение внешнего сходства с самим собой во времена наивысшей славы никак не влияло на самоощущение Валерия.
Он нес в себе свой футбол — и никакая бедность и связанные с бедностью унижения не могли этому помешать.
Он мог быть только человеком футбола — и никем иным.
Действующий футбол в нем не нуждался. Более того, футбольным руководителям, да и многим из влиятельных в футболе людей казалось, что Воронин дискредитирует своим поведением футбол. Их футбол, то есть, футбол в их понимании — может быть. Но собственный — никогда. Он никогда не переставал о нем думать — и мысли воронинские о развитии игры поражали знающего человека своей неожиданной остротой.
Валерий Винокуров вспоминает, как встретил его на послематчевой пресс-конференции в каких-то закулисьях стадиона «Торпедо», куда Воронина пустили в домашних шлепанцах — к тому времени все чаще бывало, что в раздевалку к игроками великого футболиста не пускали, не пропустить могли и вообще на стадион, кроме торпедовского, где контролеры, впрочем, воспринимали гордость своего клуба, как земляка и соседа: особых почестей не оказывали, но и не особенно ворчали, когда он с видом лорда проходил, не испытывая смущения за свои обувь и костюм.
Журналист вспоминает, что пресс-конференция никакого интереса для специалистов не представляла, тренеры обеих команд откровенно скучали, презирая тех, кто задает вопросы, за версту выдающие профана. И вдруг в последних рядах поднялся Воронин… Винокуров говорит, что уже не помнит точно, что же спросил Воронин, но помнит реакцию тренеров. Они мгновенно оживились — и с удовольствием, пространно и взволнованно отвечали. Они стосковались по собеседнику такого уровня. Они не с уважаемым ветераном разговаривали, а с оригинальным футбольным мыслителем.
В быту — и в лучшие, и в худшие свои года — Воронин нередко оперировал клишированными, заученными где-то фразами. И при всей видимой бойкости лексическим богатством его речь не поражала. Но как только заговаривал он о футболе, в ход шли слова и фразы, невозможные в устах человека, не прожившего, не пережившего в игре того, что прожил-пережил Воронин. И какая же дикость, что не сохранилось ни одного теле- или радиоинтервью с ним. И, по-моему, на бумаге почти не фиксировалось, что он говорит. И уж точно, что последние послефутбольные пятнадцать лет мысли и высказывания Валерия никого не интересовали.
И как осудишь за невнимание к Воронину коллег?
Любое сотрудничество он мог разрушить своим образом жизни, отношением к делу, перепадом в состояниях.
Редактор «Футбола» заказал ему обозрение. Он пришел ко мне накануне крайнего срока сдачи статьи. Сели на кухне — я приготовился слушать его соображения. И вдруг он отяжелел, погас, ослаб — и пробормотал, что игры смотрел «по-пьяни» и сейчас ничего вразумительного сказать мне не может. Из положения мы как-то вышли. Но больше ничего серьезного ему для специального еженедельника не поручали.
А в нормальном состоянии он схватывал суть происходящего на поле мгновенно. Пришли с ним на игру киевского «Динамо» с ЦСКА в сезоне, когда «Киевом» восхищались и в построениях Лобановского не видели никаких изъянов. Он повернулся ко мне после десяти, кажется, минут игры — и разочарованно сказал: «Нет, не то. Вынь у них Блохина — они и не забьют». И как в воду глядел, не забили в тот день и с Блохиным…
