Последнее правило представило бы особый интерес для зеваки. Оно относилось к «внешним операциям». Когда какой-либо дом находился под наблюдением, агент должен был пометить ближайший угол улицы буквой «X». «Для этого в его распоряжении всегда должен быть белый мел». Когда он выходил из бюро, чтобы следить за объектом или чтобы «удовлетворить нужду», он должен был пометить стену буквой «О». Таким способом директор мог отслеживать действия своих агентов и принимать карательные меры в случае необходимости.
В каком-то смысле было удачей, что бюро закрыли в 1843 г., а его досье попали в разные места. Какие-то документы оказались в правительственных кабинетах, а оттуда, в конце концов, в букинистических магазинах и архивных коллекциях. Один из спасенных документов оказался копией письма, которое молодая женщина в галерее Вивьен получила в ту субботу. (В 1840 г. письма доставлялись шесть раз в день, так что письмо, отправленное в Париже на городской адрес до девяти часов утра, приходило до полудня.)
Письмо это было в достаточной степени сбивающим с толку, чтобы привести его адресата в контору Видока. Оно было написано на обычной гербовой бумаге с девизом бюро под адресом:
«20 франков в год
дают защиту от уловок самых хитрых мошенников.
Мадемуазель, желая обсудить с Вами одну тему, имеющую отношение к Вам и способную причинить Вам некоторые неприятности и ввести в расходы, прошу Вас зайти ко мне в контору по получении этого письма.
С уважением, Видок».
Вряд ли дело, требующее такой осторожности, было прозрачно во всех деталях по прошествии такого большого срока. Конверт не сохранился, и адрес женщины неизвестен. Шансов установить личность клиентки Видока было столько же, сколько увидеть самого Видока, выходящего из здания Общества по сохранению исторического наследия, которое теперь занимает дом номер 13 по галерее Вивьен. Однако копия письма, сохранившаяся в бюро, по крайней мере, дает возможность проследить за развитием этого дела в течение следующей недели.
На письме были небрежно нацарапаны несколько фраз. Первая, написанная толстыми неуклюжими буквами и наводящая на мысль о том, что перо держали зажатым в кулаке, гласит: «Она не станет платить больше двух франков в месяц». Далее другим почерком: «Написал 19 февраля 1841 г., чтобы заплатила». Еще одна фраза, написанная первым почерком: «Выяснить положение дамы». Последняя запись гласит: «Пометка сделана 23 февраля».
Далее нет никакой информации. Точный характер «неприятности», которой подвергалась молодая женщина, остается загадкой, и мы никогда не узнаем, сочли ли ее два франка в месяц достаточной платой и каким образом Бюро универсального сыска намеревалось предложить ей защиту от «уловок самых хитрых мошенников»…
5. Дело о фиктивном перевороте
6 июня 1832 г., остров Сите – 11 мая 1857 г., улица Сен-Пьер-Попинкур
Только человек, спрятавшийся в кучах мусора и наблюдавший за одной и той же дверью или переулком несколько дней подряд, знал бы, сколько никому не известных драм оказались стертыми из истории Парижа из-за сноса домов и обновления города. Углы улиц и перекрестки были синапсами гигантского сложного мозга, и когда в 1838 г. префект Рамбюто начал резать по живому старинные улочки, чтобы построить широкую чистую улицу, носящую теперь его имя, большие куски воспоминаний города были стерты без следа.
Так как Видока время от времени нанимали для выполнения особых заданий даже после прекращения деятельности его детективного агентства, он, безусловно, мог написать что-то более откровенное, чем его «записная книжка для порядочных людей» под названием «Воры: физиология воровского поведения и язык воров» (1837). Он мог, например, написать практическое руководство для армейских офицеров и будущих глав государств. Он мог бы показать, что всякий, кто желает завоевать Францию, должен сначала овладеть столицей, а чтобы сделать это, должен собрать в определенных ключевых точках города следующие предметы: две повозки, несколько столов, стульев, кроватей, дверей, матрасов и некоторое количество отборного мусора, не тронутого мусорщиками. Так как немногие улицы в Париже были шире семи метров, такой набор мог быстро подняться на высоту второго или третьего этажа. Таким способом можно было задержать целый батальон.
В следующей главе он мог бы продемонстрировать, что для подтверждения смены власти и тушения пожаров, разожженных новой администрацией, глава государства должен спровоцировать еще одну революцию, а затем подавить ее.
5 июня 1832 г. одна из последних жертв эпидемии холеры – популярный оратор-республиканец генерал Ламарк – был отвезен к месту последнего упокоения в сопровождении самой большой похоронной процессии, которую когда-либо видели в Париже. С самого утра распространялись слухи о том, что похороны станут поводом для мятежа роялистов. Либеральной монархии, которая была установлена в ходе трехдневной революции в июле 1830 г., угрожали недовольные роялисты, с одной стороны, и рассерженные республиканцы – с другой. Довольно странно, что, несмотря на страх перед бунтом республиканцев или контрреволюцией роялистов, правительство не делало ничего, чтобы помешать собраться толпам народа. И когда появился огромный человек верхом на коне, размахивающий красным флагом и фригийским колпаком, ни один солдат или полицейский не вмешивались до тех пор, пока не начала разрастаться паника.
Три часа спустя половина Парижа была забита баррикадами, а горстка бесстрашных мужчин, одетых по революционной моде, призывала горожан оказывать сопротивление роялистскому мятежу.
Циник мог бы сказать, что этот беспорядочный бунт был удачей для нового режима. К рассвету многие бунтовщики уже были убиты или схвачены, и мятеж сконцентрировался в узких улицах вокруг церкви Сен-Мерри. Именно там, как известно читателям «Отверженных» Виктора Гюго, разыгрались последние сцены той кровавой драмы. Порядок был восстановлен правительственными войсками, которые из пушки расстреляли бастионы из матрасов и проломили себе путь через стены, чтобы стрелять по баррикадам из верхних окон. Любой генерал понял бы, что бой, сосредоточенный на такой маленькой площади, не искоренит угрозу навсегда. Многие из бунтовщиков проскользнули через кордон и ушли по крышам. Но не было сомнений в том, что после событий 5–6 июня 1832 г. Париж стал безопаснее для монархии, чем раньше.
Разглядывая Париж в то утро с острова Сите, внимательный наблюдатель увидел бы клубы оружейного дыма и измельченных булыжников, поднимающиеся над непроглядной массой крыш на севере столицы. Но он также мог бы услышать и звуки сражения, раздающиеся поблизости. В то время как на другом берегу реки в Сен-Мерри происходила массовая бойня, баррикады появились на узких улочках острова позади набережной Орфевр. Впервые их заметили приблизительно в десять часов утра; к этому времени, согласно истории восстания 1832 г., все сопротивление ограничивалось правобережьем.
