Я изучала его лицо, пытаясь определить, говорил он все это, чтобы успокоить маму, или действительно хотел на мне жениться. Он продолжал говорить с расстановкой, но выглядел, как человек, испытывающий огромное облегчение.
— Я давно хотел сделать это, — сказал он мягко. — Я действительно хочу, чтобы мы поженились. Зачем я так долго откладывал?
Он подошел ко мне и наконец улыбнулся:
— Ты будешь моей женой?
Все случилось слишком быстро, и я ответила, что не могу пока говорить об этом. Затем, с неожиданной бесчувственностью он предложил:
— А теперь, когда все улажено, вернемся ко мне в комнату и отпразднуем наше решение.
— Нет, — выдохнула я. — Пожалуйста, уйди. Пожалуйста, оставь меня с моей мамой.
Чарли пожал плечами и удалился. Я чувствовала себя слишком недостойной и грязной, чтобы лечь на кровать рядом с мамой, так что села в кресло подле окна, поджав ноги, и наблюдая за ней. Теперь ничего уже не будет так, как было прежде, горевала я. Мама не прогонит меня, она не перестанет быть моей матерью, но теперь мы уже не вместе. Я начала любить Чарли и заниматься любовью с ним по разным причинам, и простым, и сложным, но я никогда не задумывалась о браке с ним — всерьез не задумывалась. Я не хотела выходить за него замуж. Я вообще не хотела выходить за кого-либо замуж. Я хотела быть пятнадцатилетней девочкой. Возможно, я хотела бы снова стать девственницей. Но теперь все изменится.
Я оплакивала маму. И, остолбенев при мысли, что и дедушка узнает обо мне и Чарли, я стала оплакивать себя, свое потерянное детство.
Когда я проснулась утром, кровать была пуста, а мамы нигде не было видно. Я заснула в кресле, и кто-то укрыл мои ноги пледом.
Мама, полностью одетая, вошла в комнату и, подойдя к зеркалу, стала причесывать волосы, которые и без того были причесаны. Она держалась отчужденно, но не враждебно. Она только что позвонила бабушке, сказала она, чтобы сообщить, что мы решили заночевать здесь, что все в порядке и скоро мы вернемся. Я ожидала, что она станет обсуждать прошедшую ночь, но она не делала этого. От ее самообладания мне было не по себе.
Коно встретил нас под лестницей и сказал:
— М-р Чаплин редко завтракает в воскресенье в обычное время, но я вижу, вас можно обслужить уже сейчас, если вы хотите.
Мама сказала, что мы хотим уехать, и попросила заказать такси для нас.
— В этом нет необходимости, — сказал он. — Я распоряжусь, чтобы Фрэнк отвез вас.
Безликий шофер отвез нас домой на локомобиле. Почти всю дорогу стояла напряженная тишина. Наконец, не в силах больше сдерживать свое беспокойство, я спросила:
— Ты же не скажешь дедушке, что произошло?
— Я не знаю пока еще, что мне вообще делать. Знаю только, что сегодня нам с тобой предстоит долгий разговор.
Дедушка ждал нас перед домом, и, показав Фрэнку, где остановиться, сам открыл дверь машины. «Самое время явиться домой», — сказал он неприветливо, но могу утверждать, он не был рассержен. К счастью он и бабушка легли спать рано и не волновались, утром же они тоже не успели хватиться нас до того момента, когда мама позвонила.
Бабушка налила кофе и расспросила обо всех гламурных деталях чаплинской вечеринки. Дедушка, который никогда не признавался в своем интересе к подобным мероприятиям, ухитрялся оставаться в зоне слышимости, притворяясь, что не любопытствует. Не упомянув даже вскользь ни обо мне, ни о своей болезни, мама дала увлекательный и емкий отчет о проведенном дне и вечере. По крайней мере, дедушка с бабушкой казались довольными, что она ничего не упустила.
В середине дня мы с мамой отправились на долгую прогулку. Мы говорили. Она говорила неэмоционально, так что поначалу создавалось впечатление, что она безразлично относится к случившемуся. Но я знала: она расстроена, сбита с толку и ей больно. Ее первый вопрос был: «Сколько времени это продолжается?»
Я уже долго лгала ей. Теперь я отвечала правдиво. Я начала с самого начала и рассказала все — от Тракки до вчерашнего вечера. Я защищала Чарли, настаивая, что сама преследовала его. Мама слушала, в ее глазах временами читалось отвращение, временами печаль. Но она казалась спокойной — зловеще спокойной.
— Я думала позвонить в полицию — сказала она, — чтобы его арестовали.
— Мама!
— И решила не делать этого — не потому, что хотела спасти твоего благородного м-ра Чаплина, но чтобы избежать ужаса судебных разбирательств. Потом я подумала сказать дедушке, и тоже решила не делать этого, поскольку дедушка просто взял бы пистолет и пристрелил его, а это тоже привело бы к суду.
Она сделала паузу.
— Лиллита, конечно, теперь уже слишком поздно читать, как ты говоришь, лекции. Я настаиваю только на одном. Ты закончишь картину, поскольку я не представляю, как объяснить людям — особенно твоему дедушке, — почему ты перестала сниматься. Но отныне, пока твоя работа в фильме не завершится, ты и этот человек не скажете друг другу ни одного слова, а тем более не проведете ни одной минуты вместе по поводам, выходящим за рамки картины. Ты должна дать мне слово. Если ты не подчинишься мне, уверяю, ты пожалеешь об этом.
— Он сказал, что хочет жениться на мне, — напомнила я робко.
Мама взглянула на меня и нахмурилась.
— Это действительно то, чего ты хочешь, Лиллита — в пятнадцать лет выйти замуж за человека его возраста? Что из этого получится? Физическая сторона перестанет быть важной очень быстро, поверь мне, я знаю. Деньги и комфорт? Да, это неплохо, но подумай, от чего ты отказываешься. От своей юности, Лиллита. У тебя никогда не будет шанса найти себя. Ты будешь бледной тенью человека, который живет только ради себя. Который будет какое-то время с тобой, пока не появится другая девушка…
Я настаивала, что она ошибается, но кто-то внутри меня знал, что она права.
В середине дня зазвонил телефон. Мама ответила и вывела меня из комнаты. Она сказала бабушке, что звонила подруга, но мне сообщила, что это был Чарли.
— Наглость этого человека просто невероятна. Он позвонил спросить, как я чувствую себя после вчерашнего приступа, но вел себя так, словно это было единственное, что случилось в его доме.
— Но он позвонил, — сказала я робко. — Значит, ему не все равно. Зачем он стал бы звонить, если бы не волновался за тебя?
— Чтобы понять, насколько ему следует волноваться за себя. Я сказала ему. Я сказала ему то же, что и тебе, — что ему запрещено иметь с тобой отношения, выходящие за рамки работы над «Золотой лихорадкой». Я сказала ему, что если он захочет убрать тебя из картины, я согласна расторгнуть контракт, но при условии, что никогда больше не увижу его.
