Департамент полиции. Дошло до того, что из отпечатанной вновь партии в 2000 экземпляров к нам попадало три четверти. С удивлением смотрел иногда заходивший в отделение товарищ прокурора на кипы этих листков, на которых краска еще размазывалась, настолько они бывали свежи. «Да уж не сами ли печатают», – наверно, думал он о нас.
От распространителей мы дошли до центра распространения, оставалось установить посредника между этим центром и самой типографией. А это было самое трудное. Чем ближе к типографии, тем строже конспирация.
В это время Драгомиров, во время одного из докладов, сказал мне, смеясь, что до него дошли слухи, будто бы я не арестую типографию потому, что она помещается у какого-то знатного богатого человека.
– Так вы вот что сделайте, – говорил он мне, – вы обыщите меня самого! Обыщите и весь мой дом и уж раз меня обыщете, генерал-губернатора, то на вас никто не будет обижаться, если вы к нему пожалуете с обыском.
Намек был ясен. Довольно зло. Я доложил, что, к сожалению, мы еще не подошли к типографии, но что скоро надеемся успеть и в этом, и рассказал ему, как технически обстоит дело с ее розыском. Генерал-губернатор очень заинтересовался моим рассказом, и расстались мы хорошо.
Как раз на другой день я получил указание, что к сыновьям одного богатого еврея, жившего на Институтской улице, привезли большой транспорт свежей литературы, и я направил туда наряд полиции, отправился и сам.
Богатый дом, огромная квартира. Взволнованный отец молодых людей, господин Г., ходит по красному ковру роскошной гостиной. Он хочет поговорить по телефону, но приходится ему в этом отказать. У сыновей нашли и два тюка транспорта и еще кое-какую литературу, а главное – гектограф со свежеотпечатанными прокламациями. Дети богача работали на пролетариев. Помощник пристава, из бывших офицеров, так обрадовался результатам обыска, что решил, что в доме где-либо и спрятана самая типография. Это был на редкость энергичный полицейский чин. Он перерыл весь дом и даже забрался в сад. Войдя туда, я застал его в беседке. Раскрасневшись, он в остервенении долбил топором дубовый пол беседки, решив, что под ним обязательно спрятана типография.
Насилу успокоил я его, сказав, что все, что надо, найдено уже, что он отлично произвел обыск и что я доложу о том губернатору. Он был счастлив и все-таки продолжал просить:
– Господин полковник, разрешите пол в беседке все-таки вскрыть, для верности.
Обыск у местного богача наделал много шума в городе. Были арестованы его два сына. Сам Г., придя в тот или на следующий день в клуб, сказал неосторожно, что он не беспокоится за сыновей, что за деньги все возможно, и он добьется быстрого освобождения детей у жандармского управления. Эти слова были доведены мною официально до сведения Департамента, прокуратуры и жандармского управления, где производилось дознание. В результате каждый боялся поднять вопрос об освобождении братьев Г., и они просидели благодаря отцу много больше, чем могли бы просидеть. Красавица-мать очень страдала…
Вскоре после этого обыска агентура указала мне, что завтра вечером, часов около девяти, у моста, что ведет в крепость на Печерске, должно состояться свидание одного из комитетчиков с человеком из типографии и что комитетчик тот и есть посредник между центром и типографией. Он должен на том свидании передать для типографии черновик первомайской прокламации. Было это за несколько дней до первого мая. Все уже нервничали в ожидании этого дня. Комитеты подготовляли демонстрацию, мы же готовились нанести своевременно хороший удар и сорвать все их планы.
Мой заведующий наружным наблюдением посмотрел место, где должно было состояться свидание, и установил самое осторожное наблюдение кругом. Место было скверное: глушь, ни одного человека.
В назначенный день и час плохонький извозчик и женщина из шатающихся (то были филеры) действительно заметили по виду интеллигентного человека, который, подойдя к мосту, встретился с молодым, как будто, рабочим. Было темно. Поговорив минуту, встретившиеся разошлись. В сторону интеллигента пошла женщина, за рабочим же поплелся извозчик. Вскоре их приняли поджидавшие в соседних улицах другие филеры, которые и продолжали уже наблюдение. Интеллигент долго крутил и в конце концов ушел от филеров, его утеряли. «Щуплый» же, так прозвали филеры рабочего, был проведен в один из домов на улице, на которую выходили зады с Бульварно-Кудрявской. Выходил и сад нашего дома. Зашел туда Щуплый осторожно, предварительно умно проверив свой заход. Вот эта-то проверка, оглядывание, чаще всего и проваливала революционеров.
Дальнейшее наблюдение за тем домом показало, что он почти никем не посещается. Там царила тишина. Только под вечер выходил как будто рабочий к воротам, стоял, курил и уходил обратно. Он наблюдал, конечно, за тем, что делается около.
Совокупность всех данных розыска привела нас к заключению, что мы напали на типографию, а потому, произведя перед первым мая аресты, я направил наряд и в подозрительный дом. Результат превзошел наши ожидания.
В верхнем этаже небольшого двухэтажного дома, в квартире из трех комнат с кухней была обнаружена большая, хорошо оборудованная типография. Жила там социал-демократка Севастьянова, скромная по виду, довольно симпатичная, типа народной учительницы, женщина. Она была привлечена уже по какому-то дознанию при управлении и бывала там на допросах. Бывать в жандармском управлении и в то же время заведовать типографией было довольно смело.
Все комнаты и кухня были запачканы типографской краской. В кухонных вёдрах – чёрная вода. Во второй комнате, на специальном столе, находился печатный станок, на котором уже было отработано несколько тысяч первомайских прокламаций. Кипы чистой бумаги, кучи обрезков и старые прокламации валялись повсюду. Уборная была сплошь завалена бумажными остатками. В одной из комнат находился большой сундук. Там оказался, аккуратно сложенный в пачках, знаменитый стёршийся косой шрифт. Обнаружение его доставило нам несказанное удовольствие, Севастьянова даже пошутила над тем, какое мы сделали открытие. В том же сундуке был весь архив местного комитета с массой рукописей. Оказалось, что типография помещалась здесь несколько лет. Работала сама Севастьянова, ей помогали еще два человека, которых мы не обнаружили. Всю черную работу по кухне выполнял дворник, который, очевидно, был посвящен в тайну квартиры, был из «сознательных». Его тоже арестовали.
Не оказалось в типографии только второго маленького станка, который перед первым мая из предосторожности перенесли на квартиру одного небольшого партийного работника. Тот так был горд этим обстоятельством, что поделился секретом с товарищем, товарищ сказал жене, жена сболтнула кому-то, дошло до нас – и станок был также арестован.
В ту же ночь были большие аресты. За несколько дней перед тем, когда в
