Не прошло и двух минут, как я увидел в просеке зарослей, шагах в двухстах впереди себя, огромного краснобурого зверя: лось проламывал себе путь через кусты, устремившись прямо на нас.
Я упал в снег как подкошенный. Мой товарищ, хотя и не заметил ничего, последовал моему примеру.
Огромный бурый великан, грациозно огибая деревья, с быстротой рысака мчался через кусты прямо на нас. Голова вверх, рога загнуты назад, грива взъерошена — он олицетворял собой грозную силу.
Тысячи мыслей роились у меня в голове, когда я полз по снегу прямо на тропу лося. «Как бы не промахнуться, как бы не упустить зверя!» — все думал я.
Когда лось был уже на расстоянии сорока шагов от нас, я вскочил на ноги и закричал:
— Пора, Джим!
Бэнг, бэнг! — загремели наши ружья.
Зверь круто повернулся и помчался назад, проламывая себе путь через заросли леса.
У меня защемило сердце. Неужели он опять уйдет?
И вдруг — я не верил своим глазам — лось остановился как вкопанный на расстоянии каких-нибудь двадцати шагов от нас.
— О Сетон, не промахнись на этот раз! — услышал я умоляющий голос Джона.
Я прицелился лосю в плечо и выстрелил.
А когда лось снова умчался с неистовой быстротой, я послал ему вслед третью пулю.
С робкой надеждой, не смея верить удаче, мы направились по его тропе. И там — о радость дикаря! — на каждом шагу были следы крови.
— Теперь он наш, Джим, все равно он наш, даже если бы нам пришлось бежать до Брендона.
И мы, словно хищные звери, мчались по тропе лося, залитой кровью.
Не раз мне приходилось читать, что лось, даже со смертельной раной, мчится прочь от охотника на огромные расстояния. Я думал, что нам придется бежать за раненым зверем по меньшей мере десять миль. Но не успели мы пробежать и четырехсот ярдов, как Джим закричал мне:
— Вон он!
И на самом деле, лось лежал перед нами, подогнув под себя ноги, словно бык на пастбище.
Когда мы подошли ближе, он спокойно посмотрел на нас, повернув голову, через плечо.
— Давай-ка спустим ему кровь, — сказал Джим.
— Лучше не будем рисковать, ведь это все равно, что подойти к раненому льву.
— Тогда угостим его еще парой пуль.
Мы оба выстрелили. Лось продолжал спокойно лежать, словно пули пролетели мимо.
Мы подошли к нему спереди, оставаясь на безопасном расстоянии.
Джим хотел выстрелить еще раз, но голова лося вдруг поникла, а потом плашмя упала на землю.
Я пустил ему пулю в лоб.
Лось вытянул ноги, задрожал и притих.
Он умер.
Мы не были уверены, что добыча будет нашей: ведь индейцы могли быть на той же тропе. С этими мыслями мы вернулись к тому месту, где впервые увидели лося. На снегу не было следов крови до того момента, когда мы выстрелили. Это нас успокоило.
— Давай потянем жребий, — сказал я Джиму, — кому из нас идти в Кербери за санями, а кому оставаться сторожить лося.
— Знаешь что, Сетон? Оставайся-ка ты с лосем: ты лучше меня договоришься с индейцами, если они вдруг появятся и станут предъявлять свои права, а я пойду за санями.
Итак, я остался сторожить лося.
Сначала я рассматривал его, измерял, изучал.
По моим подсчетам, он был ростом в плечах в шесть футов три дюйма, к этому еще нужно добавить высоту гривы, то есть больше шести дюймов. Вес его, должно быть, равнялся восьмистам фунтам.
Через некоторое время я вернулся на тропу лося и стал всматриваться в следы. Мне хотелось узнать результаты каждого из наших выстрелов.
Когда я прошел некоторое расстояние, мне показалось, что кто-то пробирается по лесным зарослям. Скоро я разглядел, что это был индеец. Он быстро шел навстречу мне. Я круто повернул, чтобы вернуться к тому месту, где лежал лось, но индеец опередил меня и был там прежде, чем я успел дойти.
Индеец приветствовал меня каким-то бормотанием. Я ответил ему тем же. Его запас английских слов был невелик. Мой запас индейских — еще меньше. Мы общались главным образом при помощи знаков.
Индеец сказал:
— Лось.
Я ответил:
— Ага.
Когда мы подошли к убитому зверю, он снова сказал:
— Лось.
И стал показывать пальцем на себя и на свое ружье, давая этим понять, что это его добыча.
Я оттолкнул его, выражая свой протест. Индеец пристально посмотрел на меня и через несколько секунд продолжал мне доказывать свое. Он дал понять, что дважды стрелял, он показывал на раны зверя и на дуло моего ружья и утверждал, что раны слишком велики.
Я не растерялся и ткнул пальцем в ружье Дуфа, которое стояло тут же, у дерева. Этим я опроверг утверждение индейца.
Раза два он пробовал приблизиться к лосю, но я загораживал ему путь ружьем.
Тогда индеец поднял руки и воскликнул:
— Ваа ничи сичи! — что означает: «Нет, брат, ты очень плохой!»
Я не хотел прибегать к грубой силе, но ясно дал индейцу понять, что за своего лося постою и ни за что ему не отдам.
Тогда индеец решил переменить свою тактику и знаками предложил поделить лося.
На это я ему ответил:
— Ваа! Кауаин! — Этим, мне кажется, я сказал: «Нет, ни за что».
В конце концов я трижды положил голову на руку, потом показал на лося, описал в воздухе мучительный путь, потрогал ружье и пять раз ударил в ладоши.
На языке слов это должно было означать: «В течение трех дней я преследовал лося. Я убил его после того, как пять раз выстрелил. Он мой. А ты можешь отправляться своей дорогой».
После этого индеец выпрямился во весь рост (он был дюймов на шесть выше меня) и заявил, что он из племени сиу и что недалеко в лагере у него четыре товарища таких же сильных, как он, и что они придут сюда все вместе. Бросив последний угрожающий взгляд, индеец удалился.
Я же остался на своем сторожевом посту, с нетерпением дожидаясь возвращения Дуфа.
У меня было твердое решение — ни за что не отдавать лося, хотя бы за ним пришло и целое племя индейцев. В течение пяти часов я ходил взад и вперед, охраняя лося и скрываясь в зарослях от посторонних взглядов.
Вдруг до меня донеслось бряцание ружей, потом лай собак, и через несколько минут появился Джим с Гордоном Райтом и еще двумя товарищами. Скоро мы погрузили лося и были готовы отправиться в обратный путь, веселые и торжествующие.
В Кербери мы прибыли около семи часов.
Слух о нашей удачной охоте уже разнесся по местечку, и соседи один за другим спешили к Гордону, чтобы взглянуть на лося и поздравить нас с удачной охотой.
* * *
Итак, после того как я прошел по снегу триста миль, после девятнадцати дней тяжелой походной жизни я наконец выполнил клятву и убил самого великолепного зверя, который бродит в американских лесах.
