В бытность мою в Лондоне несколько лет тому назад, мне попалась на глаза в Таймс короткая заметка, которая сообщала о внезапной кончине мистера Б. на борту собственной яхты, которая по обыкновенно стояла на Темзе.
Вино и все остальные излишества ускорили его конец, хотя ему уже исполнилось тогда 82 года. Как выяснилось, Торфридой называлась его зеленоглазая невеста, которая незадолго до свадьбы отправилась в Париж, чтобы заказать приданое. Здесь она встретила одного британского дворянина и вышла за него замуж.
1
Лето 1869 г. «Рында» стоит разоруженная в доке. Я — дома в Михайловском дворце.
Сижу в своих комнатах и скучаю. В Петербурге все осталось по старому. Та же рутина. Три раза в день мы встречаемся с отцом в столовой. Он ест наскоро, затем спешит на заседание Государственного Совета. Разговоры все те же, что и три года тому назад; те же сплетни скучающих придворных дам. Та же прислуга, ходящая на цыпочках. Даже тот же самый повар.
Что творится со мной? Что является причиной моего томления? Матушка страдает сердечными припадками. Когда мы гуляем вместе, она часто останавливается и хватается за грудь. Она, по-видимому, очень рада моему возвращению. Она мне говорит, что каждый раз очень волновалась, пока не получала известие о том, что мы прибыли благополучно в тот или иной порт Дальнего Востока. Мне так хочется ответить лаской на её любовь, но не моя вина, что, когда, в детстве мне боле всего была нужна ласки матери, я её не имел…
Я встречаюсь с Ксенией. Это уже не прежний сорванец, не Твой моряк Ксения. Ей уже исполнилось 14 лет, и мы очень дружны.
Я бываю у Никки, в лагерях, в Селе Капорском, где он изучает кавалерийское дело в рядах Лейб-Гусарского полка, которым командует Великий Князь Николай Николаевич. Никки живет в маленькой, для него построенной деревянной даче. Он очень доволен своим производством в офицеры, и мы с ним охотно обмениваемся впечатлениями: я — об охоте в Индии на слонов, он — о полковой жизни. Его брат, Георгий Александрович, не мог противостоять соблазну моих писем, в которых я описывал ему жизнь под тропиками, и тоже отправился в плавание.
А время идет, и эта жизнь действует на меня угнетающе. Я должен, во что бы то ни стало уехать.
— Пора… Поднимем якорь. Эта страна нам надоела…
Мы отправляемся с братом Михаилом Михайловичем в Париж на Международную выставку.
Париж… Толпы иностранцев и провинциалов, глазеющих на только что выстроенную Эйфелеву башню и на прочие выставочные диковинки.
20 000 мэров Франции подают бесплатный обед на Марсовом поле, боясь оставить недопитой бутылку вина или не испробованным какое-нибудь пирожное. Вся эта сутолока мне быстро надоедает.
Мы едем в Биарриц, где наш брат Георгий оправляется от недавней болезни. Океан, песок и закаты солнца…
Вечера, полные ленивой неги… Легкий флирт с двумя красивыми русскими барышнями, с которыми мы никогда бы не могли встретиться в Петербурге, ибо они — не нашего круга. Я вспоминаю Мунчи и индейских набобов. Мне опять скучно.
— Посмотрите на нашего Будду, — подтрунивает брат Михаил: — ему в цивилизованном обществе не по себе.
Новое прозвище льстит моему самолюбию, хотя и не делает большой чести божественному учителю.
Снова Петербург… Блестящий зимний сезон. Большой бал в Зимнем Дворце и целая серия балов в великосветских домах. Я считаю дни, которыми отделяют меня от весны, когда мистер Б. обещал прислать мою яхту в Россию. На балах я танцую только с Ксенией.
Слава Богу, «Тамара», наконец, прибыла. Её гордые очертания вырисовываются у пристани за Николаевским мостом. Я устраиваю на борту завтрак для моих родных.
— Сандро, — говорить мой отец: — ты с ума сошел! Ты собираешься отправиться в кругосветное путешествие на этой скорлупке!
Отец мой никогда не понимал притягательной силы моря. Мы, конечно, говорили с ним на разных языках. Только Государь Император, любящий морское дело, хвалил «Тамару». Каждое лето он плавает в водах Финского залива на своей великолепной «Царевне». Этим летом он выразил пожелание, чтобы я на «Тамаре» сопровождал его в плавании.
Наступают блаженные дни. Нас окружает строгая красота шхер. Я обедаю в семье Государя рядом с Ксений. Это недели отдыха Государя. По вечерам мы играем в глупую карточную игру, которая называется Волки.
В сентябре я прощаюсь с Петербургом, по крайней мере, на два года. «Тамара» гордо спускается по Неве, имея целью… берега Индии. Я убедил моего брата Сергея меня сопровождать. Мы должны были встретиться в одном из портов Дальнего Востока с Цесаревичем Георгием, который совершает кругосветное путешествие.
Адмиралтейский шпиль становится все тоньше… Мое сердце бьется радостнее.
2
Сама судьба была против нас. Едва мы прибыли на Дальний Восток, как начали приходить из дома дурные вести. Во-первых, брат Михаил женился на прелестной, но не принадлежавшей, однако, ни к одной из царствовавших фамилий девушке, и возбудил этим против себя гнев Государя и всей семьи.
Потом заболел Георгий Александрович. Доктора нашли у него туберкулез обоих легких, что потребовало его немедленного отъезда на Кавказ, в Аббас-Туман. И, наконец, в то время, когда мы путешествовали по Индии, пришло известие о смерти нашей матери. Она умерла от разрыва сердца, заболев в поезде по дороге в наше имение в Крыму Ай-Тодор, где каждое деревцо, каждый цветок были посажены под её наблюдением. Оставив «Тамару» в порту Бомбея, мы пересели на быстроходный пассажирский пароход и поспешили обратно в Россию. С тех пор моя нога не ступала больше на священную почву Индии.
Михайловский дворец был полон глубокой скорбью. Отец бесцельно бродил из одной комнаты в другую. В течение долгих часов он сидел безмолвный, куря одну за другой толстые сигары и пристально глядя вдоль длинных полуосвещенных коридоров, как бы ожидая услышать оттуда ласковый голос матушки, который бы напомнил ему, что нельзя курить в гостиной. Он упрекал Михаила, за его женитьбу, так как видел в ней причину обострения болезни матери, и не мог себе простить, что отпустил её одну в Крым. Отцу исполнилось 59 лет.
Скоропостижная смерть его верной подруги напомнила ему о его годах. Смыслом всей его жизни были Кавказ и его жена. После того, как завистливые люди и воля Всевышнего отняли у него и то, и другое, жизнь потеряла для него всякий интерес. Конечно, оставались дети, нас было семеро, но мы выросли в преклонении перед отцом, как пред человеком сильной воли и долга, бывшим для нас олицетворением великолепной эпохи Императора Николая I. Говоря о нем, мы называли отца между собою Михаилом Николаевичем; беседуя с ним, мы взвешивали каждое слово и сдерживали свои чувства. В его горе — все наши сердца разделяли его скорбь, но мы не знали, как выразить ему словами наши симпатии. Мы сидели молча, около него и в моих ушах звучали слова Библии: И так сидели они с ним на земле семь дней и семь ночей, и никто не говорил ему ни слова, так как они видели, что горе его безмерно.
