Голицын с удовольствием проводил время в обществе иностранцев. Он постоянно бывал в Немецкой слободе, где нередко обедал с генералом Патриком Гордоном, шотландцем на русской службе, выступавшим в роли советника и сподвижника Голицына в его усилиях реформировать армию. Голицынский особняк в Москве стал местом, где собирались иноземные путешественники, дипломаты и купцы. Даже иезуитов, которых русские в своем большинстве боялись как огня, ждал здесь дружественный прием. Один французский путешественник был изумлен тактичностью, с которой Голицын, вместо того чтобы, по обычаю всех московских хозяев, начать уговаривать его выпить «входную» чарку водки, мягко посоветовал ему этого не делать, так как обычно напиток не доставлял удовольствия иностранцам. Во время непринужденных послеобеденных бесед на латыни здесь обсуждали и достоинства нового огнестрельного оружия, и снарядов, и европейскую политику.
Голицын пылко восхищался Францией и Людовиком XIV и даже настаивал, чтобы его сын постоянно носил на груди миниатюрный портрет Короля-Солнце. Французскому дипломату де Невиллю он поверял свои надежды и мечты. Он говорил о дальнейшем реформировании армии, о создании торговых путей через Сибирь, об установлении постоянных отношений с Западом, о необходимости посылать молодых русских учиться в европейские города, о стабилизации денег, провозглашении свободы вероисповедания и даже об освобождении крепостных. Голицын в мыслях уносился еще дальше: он хотел «населить пустыни, обогатить нищих, дикарей превратить в людей, трусов в храбрецов, пастушечьи шалаши – в каменные палаты».
Софья познакомилась с этим необыкновенным человеком, когда ей было двадцать четыре года, в самом разгаре своего бунта против теремной жизни. Голицыну уже исполнилось тридцать девять, у него были голубые глаза, небольшие усы, аккуратная бородка, как на портретах Ван Дейка, на плечах – элегантная, подбитая мехом накидка. Среди толпы обыкновенных московских бояр в тяжелых кафтанах, с косматыми бородищами, он казался эдаким франтоватым графом – прямо из Англии. Неудивительно, что Софья, с ее умом, любовью к наукам, с ее честолюбием, увидела в Голицыне воплощенный идеал и не могла остаться равнодушной.
У Голицына была жена и взрослые дети, но это не имело значения. Энергичная и страстная, Софья ринулась в жизнь очертя голову, отбросив в сторону осторожность ради достижения власти. И ради любви она была способна сделать то же самое, тем более что можно ведь совместить то и другое. Она разделит с Голицыном власть и любовь, и они станут править вместе: он, с его кругозором и дальновидностью, будет предлагать идеи и политические шаги, а она, используя свою власть, обеспечит их осуществление[39]. После провозглашения Софьи правительницей она поставила Голицына во главе Посольского приказа. Спустя два года она удостоила его редкого отличия – титула «Царственныя Большия печати и государственных великих посольских дел сберегателя», говоря современным языком, он исполнял при ней роль премьер-министра.
В первые годы регентства Софье приходилось играть непростую роль. За закрытыми дверьми она правила государством, но на людях старалась не привлекать лишнего внимания к своей особе и своим действиям, скрываясь за спинами официальных фигур – двоих юных царей и Голицына, главы правительства. Народ ее видел редко. Она упоминалась в государственных документах лишь как «благоверная царевна и великая княжна». Но если она все же выходила к народу, то всегда отдельно от братьев, и вела себя так, чтобы казаться по меньшей мере равной им. Примером может служить прощальный прием шведского посольства, увозившего домой из Москвы ратифицированный мирный договор между Россией и Швецией. Утром послов пригласили присутствовать на официальной церемонии, во время которой оба царя поклялись на Евангелии соблюдать верность условиям договора. Послы подъехали в царских каретах, их встретил князь Голицын и провел между двумя рядами стрельцов в красных кафтанах вверх по Красной лестнице в Столовую палату, где на своем двойном троне восседали Петр с Иваном. По скамьям вдоль стен сидели думные чины. Цари обменялись приветствиями с послами, и обе стороны поклялись хранить мир. Затем Петр и Иван встали, сняли с голов короны, подошли к столу, где лежало Святое Евангелие и сам договор, и там, призвав Бога в свидетели, поклялись, что Россия никогда не нарушит договора и не нападет на Швецию. Цари поцеловали Евангелие, и Голицын вручил документ послам.
Официальная часть церемонии на этом закончилась. Прощальная аудиенция для послов состоялась позже в тот же день. Снова послов провели вдоль стрелецкого строя, снова ослепительно сверкали их секиры. При входе в Золотую палату два стольника объявили, что великая государыня царевна, великая княжна Софья Алексеевна, Ее царское высочество Всея Великия, и Малыя, и Белыя Руси, готова принять их. Послы поклонились и вошли в зал. Софья восседала на Алмазном троне, подаренном ее отцу персидским шахом. Ее платье из серебряной парчи было расшито золотом, оторочено соболями, украшено тонким кружевом. Голову царевны венчала жемчужная корона. Ее свита – боярские жены и две карлицы – размещалась поблизости. Перед троном стояли Василий Голицын и Иван Милославский. Когда послы поздоровались с ней, Софья поманила их подойти поближе и несколько минут с ними говорила. Они поцеловали руку царевны, она отпустила их, а позже, по обычаю русских самодержцев, послала им обед со своего стола.
При регентстве Софьи Голицын гордился тем, что сумел наладить правление, «основанное на справедливости и всеобщем согласии». Московские жители казались довольными, по праздникам толпы народа гуляли в общественных садах и по берегам реки. Среди знати стало ощущаться сильное польское влияние; спросом пользовались польские перчатки, меховые шапки и мыло. Русские увлеклись выяснением своих родословных и составлением фамильных гербов. Сама Софья продолжала интеллектуальные занятия, сочиняя по-русски стихи и даже пьесы. Некоторые из них ставили в Кремле.
Не только манеры москвичей, но и внешний облик города начал меняться. Голицын интересовался архитектурой, а опустошительные московские пожары расчистили достаточно места, чтобы осуществить любые проекты. Осенью 1688 года казна оказалась временно не в состоянии выплатить жалованье иностранным офицерам, потому что все до последнего рубля ушло на займы погорельцам, отстраивавшим свои дома. Голицын призывал москвичей сооружать каменные дома, и в его правление все новые общественные здания и мост через Москву-реку возводились из камня.
