Казалось, нет способа прекратить эти опустошительные татарские набеги. Слишком велика была протяженность границы, слишком скудны силы охранявших ее отрядов. Нельзя было предвидеть заранее, где именно татары совершат свой набег, и потому никак не удавалось их перехватить. Униженный царь принужден был выплачивать хану ежегодную сумму откупных денег, которую хан именовал данью, а русские предпочитали называть подарками. Но набеги от этого не прекращались.
Правда, Москва была далеко, и потому из столицы татарские набеги казались не столь угрожающими, сколь досаждающими, но, так или иначе, они наносили ущерб национальному достоинству. Выполняя условия договора с Польшей, Москва могла попытаться в корне пресечь набеги. Но, вопреки оптимизму Гордона, кампания предстояла нелегкая. Бахчисарай, столицу хана в Крымских горах, отделяла от Москвы тысяча миль. Чтобы добраться туда, армии пришлось бы по пути на юг пересечь всю ширь украинских степей, преодолеть Перекопский перешеек при входе на полуостров и пройти пустынным Северным Крымом. Многие бояре, которым полагалось служить воеводами в армии, без воодушевления встретили весть о предстоящем походе. Некоторые с подозрением относились к договору с Польшей, предпочитая если уж воевать, то не на стороне поляков, а против них. Другие боялись долгого, опасного похода. Наконец, немало было таких, кто выступал против Крымской кампании просто потому, что затевал ее Голицын. Князья Борис Долгорукий и Юрий Щербатов грозились явиться на военную службу вместе со своими людьми, с ног до головы одетыми в черное, в знак протеста против договора, кампании и самого Голицына.
И все же в течение осени и зимы Россия мобилизовала армию. Набрали рекрутов, взыскали специальные налоги, собрали тысячи лошадей, быков, повозок. К своему прискорбию, во главе этой экспедиции очутился не кто иной, как сам Василий Голицын. Князь располагал кое-каким боевым опытом, но считал себя преимущественно государственным деятелем, а не военачальником. Он предпочел бы оставаться в Москве, контролировать управление государством и присматривать за своими многочисленными врагами. Но его противники громко доказывали: кто обязался по договору напасть на татар, тот пусть и ведет войско в поход. Голицын попался; делать было нечего, пришлось соглашаться.
В мае 1687 года стотысячная русская армия выступила на юг через Орел и Полтаву. Голицын шел осторожно, опасаясь, как бы летучая татарская конница, зайдя в тыл его колоннам, не нанесла удара. 13 июня он встал лагерем в низовьях Днепра, не дойдя полтораста миль до Перекола, а никакого сопротивления со стороны татар все не было, не показывались даже ханские разведчики. Но люди Голицына заметили кое-что похуже: дым вдоль горизонта. Татары жгли степь, чтобы лишить корма лошадей и волов в русском лагере. Огонь приближался по высокой траве, оставляя за собой почернелую, дотлевающую стерню. Временами огонь подходил вплотную к колоннам, окутывая дымом людей и животных и грозя подпалить громоздкий обоз. Терпя такие мучения, русская армия ползла на юг, пока в шестидесяти милях от Перекопа Голицын не решил остановиться. Армия повернула назад. Сквозь июльский и августовский зной и пыль, не находя ни продовольствия, ни фуража, солдаты брели домой. Тем не менее в донесениях в Москву Голицын так описывал поход, что он казался вполне успешным. Хан, сообщал он, так устрашен приближением русской армии, что поспешно скрылся в своем убежище в горных твердынях Крыма.
Голицын вернулся в Москву поздно вечером 14 сентября, и встречали его как героя. На следующее утро он был допущен к руке правительницы и царей. Софья издала указ, в котором провозглашалась победа, а ее фавориту расточались похвалы и награды. На него хлынул поток новых милостей – поместья и деньги, а его офицеры получили небольшие золотые медали с изображениями Софьи, Петра и Ивана. На самом же деле Голицын пропутешествовал четыре месяца, потерял 45 000 человек и вернулся в Москву не только не сразившись с главными силами татар, но даже в глаза их не видав.
В столицах союзников России быстро разобрались в истинном положении дел, и это вызвало там гнев и презрение. Так сложилось, что в том 1687 году поляки не добились особых успехов, но австрийцам и венецианцам повезло больше, и они изгнали турок из стратегически важных городов и крепостей в Венгрии и на Эгейском побережье. В следующем, 1688 году Россия вообще не предпринимала выступлений против общего врага, и положение ее союзников ухудшилось. Мощные силы турок собирались напасть на Польшу, а тем временем французский король Людовик XIV атаковал империю Габсбургов с тыла, из Германии. Перед лицом этих новых угроз и король Ян Собеский, и император Леопольд рассматривали возможность примирения с турками. Наконец решили продолжать войну лишь в том случае, если Россия исполнит свои обязательства и возобновит поход на Крым.
Софья с Голицыным хоть сейчас сами вышли бы из войны, если бы им позволили сохранить Киев. Но нельзя было допустить, чтобы союзники умыли руки и оставили Россию одну против всей мощи Османской империи. Поэтому они нехотя примирились с необходимостью снаряжать новый поход на Крым. Весной 1688 года крымский хан, со своей стороны, дал повод русским начать против него военные действия. Он смертоносным ураганом промчался по Украине, – хорошо еще, Киев и Полтава уцелели! – и почти дошел до Карпат. Когда он осенью возвращался в Крым, за его всадниками гнали шестидесятитысячный полон.
Вынужденный продолжать войну, Голицын объявил, что выступает во второй крымский поход и согласится на мир лишь после того, как все Черноморское побережье отойдет к России, а Крым полностью очистится от татар, которые будут выдворены на противоположный берег Черного моря, в турецкую Анатолию. Это заявление, до нелепости самонадеянное, говорит об отчаянном положении самого Голицына. Теперь ему было просто необходимо одолеть татар, чтобы избавить себя от нападок политических противников и личных врагов в Москве. Незадолго до второго похода произошло неудачное покушение на жизнь Голицына, а буквально накануне отъезда он обнаружил возле двери гроб с запиской, гласившей, что, если новый поход окажется не удачнее первого, этот гроб станет его домом.
Новая кампания должна была начаться раньше, чем прежняя, – «пока лед не вскрылся». Войска стали собираться в декабре, а в начале марта Голицын двинулся на юг со 112 000 солдат при 450 пушках. Через месяц он доносил Софье, что продвижению препятствуют снега и суровые холода, затем – разлившиеся реки, сломанные мосты и густая грязь. У реки Самары к войску присоединился украинский гетман Мазепа с 16 000 конницы. Снова путь преграждали степные пожары, но на сей раз не столь серьезные: Голицын заранее выслал своих людей пустить пал, чтобы к подходу основных сил из-под земли уже показалась нежная молодая травка.
