«Неприличная книга» сразу же привлекла к себе внимание. Самые проницательные критики говорили, что она страдает некоторой узостью перспективы, что Унсет слишком уж усердно старалась вставить в роман все впечатления от первой поездки за рубеж.
Рецензент свободомыслящей «Дагбладет» Габриэль Скотт назвал писательницу честной до жестокости, однако сам сюжет показался ему историей болезненной страсти, представляющей «странное сочетание робости и животной течки, силы и изящества»[175]. Стиль же, напротив, вызывал в памяти перегруженный пассажирами и товаром пароход, тяжело и обстоятельно обходящий один норвежский фьорд за другим: «Йенни в высшей степени не хватает ограничений <…>. Весь этот банальный артистический жаргон кажется совершенно неуместным. Более того, писательница с завидным рвением стремится засвидетельствовать нам свое пребывание в Риме описанием всех кафе, где она явно была завсегдатаем, любовно подобранные итальянские имена и названия буквально захлестывают читателя». Таким образом, раздражение Габриэля Скотта вызвала не столько аморальность книги, сколько беспорядочный стиль: «Пегасу Сигрид Унсет прежде всего необходима дрессура и культура»[176].
Обратила ли она внимание на этот совет — или все заглушил шум, поднятый из-за нравственного аспекта книги? И что за мораль пропагандирует Сигрид Унсет, какой она представляет читателю современную женщину? Ведущие критики, вроде Фернанды Ниссен, еще по поводу прошлой книги писательницы задавались вопросом, почему мир Сигрид Унсет «всегда такой бедный»: «Атмосфера „Счастливого возраста“ казалась на редкость удушающей, так как все молодые героини сборника были лишены душевного тепла и способности любить, которые могли бы изменить к лучшему их убогие квартиры и жизни. Новая книга дает нам ответ на вопрос, во что на самом деле верит Сигрид Унсет». Критик отмечает, что главная героиня является «абсолютно новым образом в нашей литературе». В отношении Сигрид Унсет к своим персонажам нередко сквозит веселая насмешка, но по отношению к Йенни места для иронии не нашлось: «Многие персонажи прямо-таки вянут под изучающим взглядом Сигрид Унсет и остаются стоять бледными фигурами в разреженном воздухе повествования». По мнению Фернанды Ниссен, писательница вновь обращается к судьбам женщин, ведущих безрадостную жизнь, и сравнивает их трагедию с трагедией древнегреческого образца: по воле безжалостного рока они родились лишенными способности любить. Тем не менее критик утверждает, что «с этой книгой Сигрид Унсет окончательно заняла особое и самостоятельное место в норвежской литературе. Ее суровый и бесстрашный талант никого не может оставить равнодушным»[177].
Унсет провозгласили новой Амалией Скрам, она-де писала с той же «мужественной силой», Йенни Винге называли современной Вигдис, находя в ее образе очевидное сходство со средневековой героиней. Говорили, что Сигрид Унсет свойствен безжалостный реализм: ее женщины «пьют и курят, кутят и ругаются столь же много, сколь и работают». Как и следовало ожидать, Теодор Каспари высказывал надежду, что она со временем выберется из этого «литературного тупика»; он сравнивал «Йенни» с «Усталыми мужами» Арне Гарборга и заявлял, что книгу стоило по аналогии назвать «Усталые женщины».
Скандал разрастался. Пришлось успокаивать домашних. Близилось еще одно Рождество, а положение Унсет по-прежнему оставалось неясным. Под Новый год писательница, вызвавшая столько кривотолков, снова была приглашена в Лиллехауген. Однако на сей раз она пришла одна и покинула общество сразу после обеда, чтобы встретиться со Сварстадом. Алиби опять предоставила верная Нини.
Сигрид Унсет сохранила некоторые из газетных вырезок о себе в память о том бурном времени. В частности, в ее архиве можно найти заметку из «Норвежского семейного журнала» от 10 декабря 1911 года, где ее просят объяснить, как следует читать «Йенни»: «В то же время мне кажется, что я не смогла бы принять ваше любезное предложение и выступить с разъяснениями относительно того, как следует толковать мою книгу». В очередной раз ей задают вопрос, почему она пишет: «По-моему, я начала писать исключительно под влиянием ощущения, что мы живем в прекрасное и опасное время. Все эти ограничения, что накладывали на индивида принятые в обществе обычаи, унаследованные от предков религиозные представления и официальные нормы, свелись к необходимому минимуму. <…> В наше время человек несет ответственность за свою жизнь, за свою честь или позор в гораздо большей мере, чем это было свойственно предыдущим поколениям»[178].
Возможно, роман выражал неодобрительное отношение Унсет к вошедшей в моду пропаганде свободной любви? Это ли был путь ибсеновской Норы в ее трактовке? И пусть роман «Йенни» и не отличался особым оптимизмом, а описывал полный крах личности как итог сексуального раскрепощения, автору он принес громкий успех. Скандальный, что и говорить, но ничто так не способствует продажам, как хороший скандал. С этого по-настоящему началась популярность Сигрид Унсет.
Талант Сварстада тоже раскрылся в полную силу. Все его проблемы со здоровьем исчезли без следа — правда, на их место пришли новые заботы. Художник работал на редкость плодотворно и писал одну картину за другой. Он закончил портрет Сигрид в чепце. Портреты всегда были его слабым местом. Даже Нини Ролл Анкер считала, что ему не вполне удалось передать черты Сигрид Унсет; на портрете она выглядела чопорной, а недовольная складочка возле губ — еще более резкой, чем на самом деле. Но сам Сварстад превратился в совершенно другого человека, и случилось это в рекордные сроки. С тех пор как он в последний раз был на лечении в санатории Глиттре, прошло всего два года. Тогда он не верил, что вообще когда-либо сможет снова работать. Он чувствовал себя выдохшимся, его мучили больные легкие. В отчаянии он писал Рагне: «Я не могу работать, не могу даже читать книгу или газету, мозг больше не способен ничего воспринимать — да и я не верю, что есть какой-то смысл в дальнейших усилиях. Мысль о том, что я утратил мой „талант“, израсходовал его, нередко предстает передо мной с ужасающей ясностью. Хотя с какой стати я вообразил, что вообще когда-либо им обладал?»[179] Всего лишь два года назад он был готов бросить все и размышлял о самоубийстве.
Теперь же заказчики выстраивались в очередь. Он продавал одну картину за другой. Начиная с зимы 1910 года он как будто обрел второе дыхание. Дни, когда он брал в руки ведро и кисть и отправлялся красить чужие дома, потому что семье не хватало денег, чтобы заплатить за еду или квартиру, остались в прошлом. Настало время представить Сварстада Шарлотте Унсет.
