Но радость наша оказалась преждевременной: они возвращаются. Мы в ужасе. Но и на сей раз они идут к соседу. И так несколько раз они поднимаются и опускаются. Мы не можем понять, что происходит.
Мы понемногу привыкли к шагам - вверх, вниз - но не успокоились, пока не услышали шум отъезжающей машины. Звук мотора в ночи, всегда пугающий нас, на сей раз - успокаивает.
Мы прислушиваемся к затихающему шуму и чувствуем, что родились вновь.
Наутро хозяйка безразличным тоном спросила соседа, кто это "мешал ей ночью спать". Выяснилось, что соседу привезли товар на машине, разгрузили его, внесли в дом - и машина уехала.
Дорого обошелся нам этот соседский товар!
15.6.1943.
Вчера к нам прибыл Марек Эдельман. "Малина" наша теперь переполнена. Нас 9 человек, не считая Марека Фольмана, который живет у нас временно, до отъезда по заданию "Дрора" на связь с подпольной организацией в Бендине.
Чтобы разгрузить эту "малину", я переселился в другую - на улице Тварда, 31. Здесь живет Шалом Грайек (Стефан). "Малину" организовал его польский друг Фелек Райщак, который купил для этой цели полуразрушенную квартиру, отремонтировал ее сам и сделал там хорошо замаскированное укрытие.
На пороге меня встретил высокий мужчина, с густой косой волос и черными глазами, в которых светился ум. Сопровождавший меня Казик представил нас друг другу. Это и был Фелек Райщак. На вид ему было лет 40 с небольшим. Он был до войны коммунистическим деятелем и много лет провел в тюрьмах. Райщак - человек твердых политических убеждений, интернационалист, не зараженный антисемитизмом.
Фелек провел меня в комнату и велел искать Грайека: хотел убедиться, хорошо ли замаскировано укрытие.
Я буквально ощупал каждый уголок, но ничего не нашел. И тогда хозяин открыл мне секрет.
Все дело в печке. Высокая кафельная печка в углу, возле двойной стены, не вызывает никаких подозрений. В печке - двойные двери. За первой решетчатой дверью, вторая, которую надо открыть, когда хотят затопить печку. Но чтобы попасть в убежище, вторую дверь не надо открывать, нужно только поднять раму, на которой держатся двери, решетку, на которой горит огонь, словом, всю "топку" вверх. Тогда открывается большое отверстие, через которое можно лежа проскользнуть в укрытие между двумя стенами. Затем ящик "топки" опускается, печка приобретает прежний вид, и никому и в голову не придет, какой цели она служит.
Это, пожалуй, самая лучшая из всех "малин", которые мне довелось увидеть. Фелек проявил тут немалые способности конспиратора. Даже опытный строитель не смог бы обнаружить тайник.
Но не меньшее восхищение, чем сам тайник, вызывает то, каким образом удалось построить его. Чтобы восстановить разрушенный дом, нужны специалисты-строители и простые рабочие. А где возьмешь людей, на которых можно положиться? И тут Фелеку помогли его золотые руки и технические знания: он сам был и строителем, и печником. Фелек - мастер на все руки: он хороший часовщик и парикмахер, он умеет печь и варить. Но он, наверно, никогда раньше не имел случая так полно проявить все свои таланты, как в эти страшные дни. И все эти таланты он отдавал нам чистосердечно, с большим чувством ответственности, как подлинный гуманист.
25.6.1943
Я почти освоился на улице Тварда, 31, "почти", - потому, что не так легко приспособиться к условиям новой "малины".
Сам переход из одной "малины" в другую труден и опасен, но не менее трудно приноровиться к новым условиям. Как будто попал в неведомую страну.
У каждой "малины" свое уязвимое место, свои установившиеся отношения с сожителями. Каждый хозяин по-своему оценивает положение, у каждого свои методы конспирации, свои способы защиты. На моей новой "малине" мнения о способах защиты у хозяина и хозяйки разные. Он видит опасность в одном, она - в другом. Нам же приходится приноравливаться к ним обоим, ибо оба они хотят нам добра. И потому: там не стань, здесь не ляг, не говори громко, не кашляй и т.д.
Здесь не так, как на Комитетовой, 4, где мы целый день сидели в комнате, и только "по тревоге" прятались в укрытие. Здесь мы целый день в укрытии. Пролезть через отверстие в печке и вернуть ей затем прежний, не вызывающий подозрений вид - нелегко. И если все это время держать постучавшего в дом у дверей, то это может вызвать подозрение. Так что благословен сидящий в укрытии.
Но сидеть в тайнике - как сидеть в карцере. Мы все время стиснуты в узком пространстве между двумя стенами.
Солнце, воздух, небо, земля - все исчезло, забыто; глухие стены закрыли от нас горизонт. На одной из стен видны еще следы стершейся краски, один ее пласт проступает из-под другого, более старого, - и это единственный "вид", который открывается нашим глазам в тайнике. Правда, можно двигаться вдоль тайника, но так как ширина его не позволяет двум человекам разойтись, то мы прикованы к своим местам.
Нары идут в три этажа, на каждом - место для одного человека, но и на нем с трудом поворачиваешься на другой бок, а о том, чтобы сесть, не может быть и речи - голова стукнется о верхнюю полку.
С полки на полку падают сквозь щели между досками соломинки, и утром все лицо покрыто ими.
Свет горит здесь постоянно, и мы не знаем, когда наступает день, когда приходит ночь. Когда в доме начинается движение, - значит, наступил день. Мы не торопимся вставать, лучше еще немного поспать, - скоротать день. И только, когда Фелек стучит в дверцу печки, давая нам знать, что настало время завтрака, мы одеваемся и выходим на несколько минут в комнату, умываемся - и потом вновь возвращаемся в тайник.
Надо протянуть как-то день: мы читаем, пишем, беседуем шепотом и только по-польски - и у стен есть уши. Сквозь стену, смежную с соседней квартирой, до нас уже несколько раз доносился чьей-то шепот. Видно, и там прячутся "котята" (так называли шантажисты прячущихся евреев). Но для нас это еще одно предупреждение - надо быть осторожнее.
О том, что наступил вечер, мы узнаем, когда до нас со двора долетает "вечерний звон": соседи собираются на вечернюю молитву. Во время войны поляки в Варшаве стали религиознее. Почти в каждом дворе есть теперь часовенка, где в сумерки молятся при горящих свечах, поют религиозные гимны. Когда наше чуткое ухо улавливает звуки этой религиозной церемонии, мы знаем: еще немного - и мы сможем выйти на несколько часов, расправить кости. Но часы эти проходят быстро. Пока мы успеваем пройтись разок-другой по комнате, умыться и т.п. как уже надо возвращаться в темноту и нетерпеливо ждать, когда со двора донесутся звуки молитв, предвещающие, что близок час "освобождения".
15.7.1943
Недавно появился у нас Лейзер Левин со своим 11-летним сыном и золовкой. Он ушел из деревни Ломянки, где жил у родственника Кайщака, потому, что больше не мог оставаться одиноким, оторванным от друзей, от еврейского подполья.
