– Ты не против, если с нами поживет мой кузен Алексей Григорьевич? Он ведь тоже доводится тебе двоюродным дядей.
Лермонтов поморщился.
– Был бы только рад, если бы не его нрав. Ты же знаешь, он страшный педант. Дискутировать с ним – одно, а вместе жить – совсем другое. Изведет нравоучениями по праву старшего.
– Понимаю. Но отказать тоже совестно. Думаю, терпеть придется недолго – скоро выйдет его новое назначение, и он съедет.
– Разве что недолго.
А пока Алексей Григорьевич не приехал, вечер провели весело – накупили вина, разных вкусностей и отправились навестить прелестницу Дашеньку, пышнотелую вдову, в гостях у которой перебывала четверть гусарского полка. Дашенька была большая затейница по части любви и не брезговала общением сразу с двумя, тремя или даже четырьмя кавалерами.
6
Лермонтов прочитал пьеску Грибоедова и Вяземского, в которой ему предстояло играть, и она ему не слишком понравилась. Легкий, ни к чему не обязывающий водевильчик. Плоские, однозначные персонажи, а сама ситуация, по-существу, нереальная. Только в водевиле старший брат главного героя может не понять, что его дурачит не настоящий гусар, а переодетая женщина.
Участвовать в этом балагане сразу расхотелось. Но, с другой стороны, подвернувшуюся возможность познакомиться поближе с Мусиной-Пушкиной упускать было глупо. Монго прав: муж мужем, а роман романом. Тем более, что муж тоже не святой: в свете говорили о его побочной семье то ли в Москве, то ли в Ярославле. Что ж, ему можно, а жене нельзя?
Михаил собирался на репетицию со всей тщательностью, загоняв Андрея Ивановича: тот чистил сапоги и мундир, сбегал за брадобреем и в мускусную лавку за одеколоном и бриолином. В результате поэт был свеж, выбрит и надушен. «Хоть сейчас под венец, – оценил его расфуфыренность Монго, лежа на кровати, как античный римлянин на пиру. – Бедный Мусин-Пушкин! Шансов не стать рогоносцем у него мало». – «Мон шер, я не на свидание иду, а на репетицию». – «Совмещаешь одно с другим, это очень мудро».
Лермонтов явился в дом к Карамзиным на пятнадцать минут раньше срока. Он был слегка взволнован и старался скрыть взволнованность под личиной беззаботной веселости. Чтобы успокоиться, вышел на крыльцо покурить. Вместе с ним вышел и Владимир Николаевич.
– К сожалению, полноценной репетиции не получится.
– Отчего? – удивился Михаил.
– У мадам Эмилии дома неприятности, и она, скорее всего, не приедет.
– Неприятности?
Будущий юрист понизил голос.
– Строго энтр ну [39] – мне по секрету сказала сестрица, – ее муж, Владимир Алексеевич, сильно проигрался. Около семидесяти тысяч.
– Господи Иисусе!
– Умоляет Эмилию Карловну попросить у Демидова. А она не соглашается. Произошел скандал, он едва не поднял на нее руку. Муж умчался в бешенстве в Петербург, а жена лежит бездыханная от мигрени. Вуаля [40] .
Михаил погрустнел.
– Да-с, весьма обидно. Ну да ничего не попишешь: милые бранятся – только тешатся.
Карамзин махнул рукой.
– Помилуйте: «милыми» давно уже не пахнет. Брак у них на грани распада, это всем известно.
– Вот как? Я не знал.
– Граф – милейший человек, но безумный игрок. Может просадить за вечер состояние. Весь в долгах. Иногда детям на еду не хватает.
– Бедная Эмилия Карловна.
– Вышла в юности замуж по глупости. Начиталась французских книжек: ах, лямур, лямур! Вот вам и лямур. Замуж выходить лучше по расчету.
– Вовсе без любви?
– Для женитьбы достаточно простой симпатии. Потому как амуры крутить – это одно, а семью строить – совершенно другое.
Репетицию начали со сцен, где не была занята героиня Мусиной-Пушкиной: выходные куплеты дочек содержателя почтового двора, диалоги мужчин на станции. Лермонтов сначала был рассеян, пропускал свои реплики, но потом втянулся и финальные куплеты ( «Наши замыслы все шатки, наша мудрость все туман, вечно люди будут падки и к обманам, и в обман» ) очень сносно исполнил. Чисто и на подъеме.
Неожиданно отворилась дверь, и вошла Эмилия – немного осунувшаяся, бледная, но с веселым блеском в глазах.
– Здравствуйте, господа. Извините за опоздание.
Софья Николаевна пошла навстречу.
– Милли, дорогая, наконец-то! Мы уже не ждали.
Мусина-Пушкина слабо улыбнулась.
– Я сама не думала: голова с утра болела ужасно. Но потом взяла себя в руки, встала и приехала.
– Ты умница! – Хозяйка обратилась ко всем: – Господа, предлагаю сделать маленький перерыв и выпить чаю. А потом продолжим. Федот, неси самовар! Лиза, помогай разливать.
Михаил подошел к Милли, проводил за стол.
– Я так рад, что вы приехали.
– Правда? – Подняла она на него глаза.
– Истинная правда. Я в спектакле участвую только из-за вас.
– Да будто бы?
– Не люблю представлений. То есть театр я люблю – настоящий, умный театр; даже если это комедия, но хорошая, умная комедия. А домашние спектакли меня раздражают.
– Чем же?
Он пожал плечами.
– Профанацией, вероятно.
– Вы чересчур строги. Мы же это делаем для себя просто, чтобы повеселиться. А не в видах высокого искусства. Выбираем пиески нам по зубам. Или вам не нравится Грибоедов?
– »Горе от ума» превосходно. Жаль, что запрещено к постановке. А наша пиеса – посредственная.
– Фу, какой вы злой критик. Отнеситесь к этой затее без особых претензий.
Оживленно болтая, пили чай. Евдокия Ростопчина, как всегда, трещала без умолку. Александр Карамзин рассказывал светские анекдоты. Андрей морщился: «Где ты набрался этой дряни, брат? Слушать тошно». Все смеялись.
Затем продолжили репетицию. Проходили сцену Рославлева-старшего (в исполнении Андрея Карамзина) с Юлией (Мусиной-Пушкиной) в мужском наряде. Милли смешно пыталась говорить басом.
В два часа пополудни, утомившись, сели обедать. Тут уже заправляла мадам Карамзина, от души потчуя гостей. После десерта отдыхали в саду.
Лермонтов подсел на скамейку к Мусиной-Пушкиной.
– Разрешите? Не помешаю?
– Нет, конечно, сделайте одолжение. Ваше внимание так лестно.
– Отчего же?
– Сами знаете. Вся читающая Россия восхищается вашими стихами.
Он игриво прищурился.
– Скоро и прозой будет восхищаться.
– В самом деле?
– В самом деле – не знаю, будет ли восхищаться. Но из прозы кое-что у меня готово.
– Повесть? Роман?
– Затрудняюсь ответить.
– Как сие понять?
– Несколько повестей, объединенных одним героем. В целом получается вроде бы роман.
– Очень любопытно.
На крыльцо вышла Софья Карамзина, потрясла мешочком с бочонками.
– Кто в лото будет, господа?
Мусина-Пушкина спросила:
– Не желаете, Михаил Юрьевич?
– Нет, увольте, мне уже пора. Заступаю на дежурство в восемь вечера.
