А кроме того – теща моего старого приятеля, о чем я совершенно не подозревал.
Но вот наконец кончился этот год того самого чертова детства, которое директриса то ли не велела у меня отнимать, то ли велела мне подарить.
Номер нашей школы был 92. Она стояла на углу улицы Калинина и улицы Семашко. Не пугайтесь – на углу Воздвиженки и Большого Кисловского переулка. Дом был маленький, трехэтажный. Сейчас там Институт языкознания Много лет спустя, в конце 1970-х, я захаживал туда к своему старому приятелю и бывшему коллеге по Дипломатической академии профессору Кузнецову. Но как я ни ходил по коридорам и лестницам, ничего похожего на нашу школу вспомнить не мог.
А тогда это была самая нормальная школа, с длинными коридорами, классами и даже с залом для прогулок. По этому залу на перемене нас заставляли ходить, взявшись за руки, по кругу. Мне все время доставалась одна и та же девочка с какой-то благородной, но странной фамилией. То ли Фетальская, то ли Шатальская. Но этим наше с ней знакомство и завершилось. Очевидно, три раза в день ходить по десять минут, взявшись за руки, достаточно, чтобы отбить всякое желание дальнейшей дружбы. И вот мы ходили так по кругу, а в центре стояла самая строгая из учительниц, ее звали Вера Васильевна. Она была учительница класса «А». Был еще класс «Б». Их учительницы я не помню. А я учился в 1 «В», и нас учила Раиса Ивановна, прославленная в рассказах про Дениса Кораблёва. Должно быть, Раиса Ивановна была слишком добрая, поэтому ей не доверяли следить за учениками во время прогулок. И одета она была в цветастое платье и босоножки. То ли дело Вера Васильевна – высокая, статная, не то чтобы худая, а скорее, атлетичная. С гладкой прической, не то что Раисыиваннины кудряшки. И, разумеется, в пиджаке английского фасона. Белая блузка, черная юбка ниже колен и ботинки, которые мой лучший друг Мишка Слоним называл «сержантскими». Уж не знаю, какого сержанта он имел в виду – в Советской армии сержанты ходили в сапогах. Но метафора хорошая.
Вера Васильевна зорко следила за нами, и когда кто-то из нас начинал нарочно косолапить или хромать или, не дай бог, пытался подставить ножку идущему впереди, Вера Васильевна тут же выдергивала его из строя и ставила рядом с собой посредине зала. И так бедняга и стоял до конца перемены. Еще у Веры Васильевны было такое развлечение: придя в буфет, она высматривала первоклашку, который как раз отправлял в рот пирожок с повидлом. Подойдя к нему, она задавала вопрос: «Как ты смеешь разговаривать с учителем с набитым ртом?» Первоклашка мекал, бекал и давился. А Вера Васильевна кричала: «Где твой дневник? Я напишу тебе замечание!» А потом так же внезапно оставляла его и перебегала к следующему.
Наша Раиса Ивановна была просто чудо по сравнению с ней, хотя тоже со своей всячинкой. Она была очень громкая и грубовато-веселая. Нас она звала не иначе как «дегенераты, кретины, бандиты». Войдя в класс, она громко кричала с порога: «Здорово, кретины!» Мы вскакивали и, хлопая крышками парт, кричали: «Здрасьте, Раиса Иванна!» Она подходила к столу и говорила: «Садитесь, идиоты». Мы садились. Раиса Ивановна доставала из сумки кипу тетрадей и начинала с места в карьер. «Послушайте, грязнули, – говорила она. – Вечером сажусь проверять контрольные, а из пачки тетрадок вдруг клоп выползает. Чей клоп? Признавайтесь!» Все молчали, устыженные. «Ну! – говорила Раиса Ивановна. – Смелее!» Тут вдруг вскакивал один мальчик и говорил: «Это, наверное, из моей тетрадки клоп, Раиса Иванна. У нас клопов – завались!» – «Морить надо», – говорила Раиса Ивановна. «Мы их морим, – объяснял мальчик, – а они от соседей ползут». – «Ладно, неважно, – говорила Раиса Ивановна. – Важно, что ты (и она с хохотом утыкала в него свой палец), важно, что ты честный. Настоящий октябренок. Садись, пять».
Никогда не забуду главного урока, который мне преподала Раиса Ивановна. Мы тогда писали макальными ручками. То есть обыкновенными ручками с металлическими перьями № 86. Не знаю, почему самое обыкновенное, самое распространенное на свете перо носит именно восемьдесят шестой номер. Неужели человечество должно было испробовать восемьдесят пять вариантов перьев, чтобы остановиться на восемьдесят шестом? Мы писали этими перьями, кляксы были нашей заботой и нашим проклятием. Волоски на перьях – тоже. Чистописание было самым сложным уроком. В каждую тетрадку была вложена толстая промокашка. В каждом пенале лежала скрепленная заклепкой круглая стопочка суконных тряпочек под названием «перочистка». И были еще чернильницы-непроливайки, которые проливались все равно, особенно на бегу. Но в классе на каждой парте стояла утопленная в специально просверленное отверстие маленькая фаянсовая чернильница, куда дежурные наливали чернила из большой бутылки, запертой в учительском шкафу. Однажды Раиса Ивановна диктовала, а я писал, скрипя пером и макая его в чернильницу, как вдруг почувствовал, что перо тычется в сухое донышко. Я сидел на второй парте, близко от учительского стола. Поднял руку. «Чего тебе?» – вполне дружелюбно спросила Раиса Ивановна. «Раиса Иванна, у меня чернила кончились», – сказал я. Раиса Ивановна посмотрела мне в глаза пристальным, но не насмешливым, а скорее холодным взглядом. Я очень хорошо помню этот взгляд. И когда я вырос большой, я понял, что́ этот взгляд мне, тогда уже взрослому, напоминал. Это был взгляд какого-то северного туземца, например долгана, который закапывает новорожденных щенков в снег. Кто выкопается, тот и продолжит род долганских собак-зверогонов. Итак, Раиса Ивановна посмотрела на меня и отчетливо и довольно громко сказала: «Пиши соплями». Я, конечно, сразу понял, что она шутит, и даже хихикнул. Но понял и то, что второй раз задавать вопрос не надо. И буквально через три секунды сообразил, что у Мишки Андреева на соседней парте стоит полная чернильница. Я сказал ему шепотом: «Мишка, можно у тебя чернил одолжить?» – «Бери», – сказал Мишка. Вот, собственно, и всё. Я просто понял, что не надо просить о помощи в том случае, когда ты легко или с минимальными затруднениями можешь справиться сам. Спасибо, дорогая Раиса Ивановна.
Но иногда Раиса Ивановна перегибала палку. Один мальчик довел ее, что называется, до белого каления. Я уж не помню, что именно он делал, помню только, что Раиса Ивановна что-то от него требовала, а он отказывался. Тогда она совсем потеряла власть над собой. Она взяла две чернильницы, вылила их на пол, потом взяла мальчиков портфель и вытряхнула его весь в эту лужу и исполнила на этой куче очень огненный танец. Еще
