авторитетные работы по теме [189].
Иллюзии и самообман также помогали разыгрываться фантазии авторов, писавших о путешествиях. Вычитанное в книгах усиливалось воображением путешественников, что вело к искаженному восприятия того нового, что встречали они на своем пути. Им грезились вещи, которые на самом деле существовали только в их воображении. Колумб был необразованным самоучкой по сравнению с Веспуччи, однако и его тексты полны выдумок – словно он прорицатель, воспламененный фантазией и видениями. Описывая свои открытия, он вносил в каталог гибридные деревья, никогда и нигде не существовавшие, и много флоры и фауны, которую не найдешь даже в Эдеме. Он слышал певчих птиц посреди океана и видел отблески туманной, одетой в белые одежды фигуры, летящей между деревьями в кубинском лесу. Историки помрачались рассудком, читая рассказы Колумба о его путешествиях, как если бы это были точные вахтенные журналы, описывавшие реальные события, и пытаясь на основании этих рассказов понять, где случилась его первая высадка на берег Нового Света, в то время как его отчеты правильнее считать своего рода поэзией, не содержащей точных данных подобного рода.
Неверное прочтение источников такого типа проистекает из трех ошибок. Первая – неумение отличить подлинную историю от литературного вымысла. История является видом литературы; литература становится источником сведений для истории. Вторая: не умея отделить факты от вымысла, вы усугубляете ошибку, причисляя рассказ исследователей к первой категории, хотя он гораздо ближе к второй. Наконец, важно помнить, что тексты о море пропитаны собственной традицией, в которой океан – это божественная арена, где фортуна зависит от направления ветра, а звезды, согласно астрологическим представлениям, являются божественными посланниками.
Нельзя, конечно, утверждать, что мореплаватели выделялись особенной ненадежностью своих отчетов. Память любого человека – среда, полная наносного мусора. Когда бы мы ни переносили на бумагу или ни пытались извлечь из глубин памяти сведения о реальном опыте, всполохи синапса проявляют в нашем мозгу чужие образы, привнесенные литературой и искусством; накатывает поток протеинов из преувеличений и внешних ошибок [190]. Мы склонны к слиянию реальных событий с тем, о чем мечтали или слышали. Именно это произошло с Веспуччи. Когда он ссылается на свой опыт, то пропускает его через массив прочитанного.
Компилятор рассказов
Чтобы отделить факты от вымысла в заметках Веспуччи, требуется критическое литературное исследование. Подобно мореплавателю, ринувшемуся – как поступил Веспуччи, скажем, в одном из своих путешествий – в грозные, штормовые и холодные моря, мы сейчас пройдемся экскурсией по источникам. Читатели, которым не по душе такого рода путешествия, могут просто опустить эту главу. Но я бы им все-таки посоветовал этого не делать. Навигация по документам – в конечном счете единственный способ продвижения вперед; и хотя я не могу сделать эту одиссею столь же захватывающей, как рассказы великих мореходов, всё же на пути нас ждут и опасные водовороты, и сладко поющие сирены, и величественные скалы – в виде подделок, ошибочного прочтения, исторических «обманок» и ложных предубеждений; скучать не придется до самого конца пути. Предмет рассмотрения в любом случае неотделим от загадки – кем же был Америго на самом деле? Ибо наиболее опасные камни в его фарватере – те, что он сам расставил для доверчивых ученых, а самые манящие, удивительные водовороты – те, что закрутились у него в мозгу.
Когда мы читаем отчеты Веспуччи о его приключениях, то должны помнить о его литературной образованности и склонностях натуры. Сам он ощущал себя писателем, а писателю не возбраняется приукрашивать правду. Его не сдерживала научная строгость историка; традиция, в рамках которой он писал, ставила пылкость речи выше сухой информации. Когда, например, Веспуччи или его редактор погружаются в окрашенные похотью описания гостеприимства аборигенов, нам полагается верить в то, что писатель с его сексуальным опытом способен быть столь вульгарным; его тексты следуют правилам, установленным Марко Поло, «забившим» головы многих читателей того времени [191]. Ибо Марко Поло был кем-то вроде Шехерезады мужского пола, чья роль, когда он жил в Китае, состояла в собирании забавных сказок об империи для услаждения ушей Великого Хана. В следующей главе мы увидим, что «Путешествия» сэра Джона Мандевилля также, похоже, звучали неотступным эхом в голове Веспуччи, особенно когда он сталкивался с людьми в своем «Новом Свете».
Помимо литературы о путешествиях, из которой влияние на Веспуччи оказали главным образом книги Мандевилля и Марко Поло, по нашей теме достойны быть отмеченными еще три вида литературы того времени: рыцарские романы, агиография и поэзия. Хотя, в отличие от Колумба, у Веспуччи нет явных отсылок к рыцарским романам и агиографии, эти жанры пропитывали всю литературу того времени. Мы вкратце обсудим каждый из них. Начнем с поэзии, влияние которой наиболее очевидно, поскольку произведения Петрарки и Данте были хорошо известны Веспуччи; он охотно цитировал их и вкраплял аллюзии к ним в свои тексты.
Источником многих mirabilia, описанных Америго, был Данте. Точнее, Данте их «прописал» в той традиции, в которой воспитывался Веспуччи, скопировав с образцов, уходящих своими корнями в античность. Например, в рассказе об одном из своих путешествий Америго упоминает остров гигантов, расположенный вблизи побережья Бразилии. При их описании он вспомнил миф о гиганте Антее, но не просто (как можно было бы предположить) классическую историю Антея, маниакального убийцы, черпавшего свою силу у земли, а – дантову обработку легенды, где гигант, «высокий, как корабельная мачта», защищал девятый круг Ада и убеждал рассказчика в существовании моря льда [192]. Так что Веспуччи, возможно, испытывал пронзительный холод, приписываемый ему Валентимом Фернандишем (стр. 130), когда он вплыл в южную полусферу – но скорее разумом, а не телом.
Остров женщин, о котором отчитывался Веспуччи – тоже традиционная тема. Сама идея предположительно уходит корнями в эпизод из сказания о Ясоне и Золотом Руне: когда аргонавты прибыли на остров Лемнос, то узнали, что здешние женщины истребили мужчин, отомстив им за измены с женщинами соседнего острова. История тесно сплелась с темой амазонок, которые в античности не считались островитянками, но кого древнегреческий историк и собиратель мифов Диодор Сицилийский в первом веке до нашей эры сделал таковыми. Очевидное заключение, что должен существовать аналогичный остров, населенный мужчинами, с которыми амазонки периодически встречались для произведения потомства, относит нас назад по меньшей мере к арабскому географу аль Идриси, работавшему на Сицилии в 12-м веке. Марко Поло утверждал, что слышал о паре таких островов. О том же писал и Колумб. Один из наиболее полных доступных нам отчетов принадлежит Мандевиллю, который называл амазонок «благородными и мудрыми», хотя и признавал, что они добились независимости путем убийства мужского населения и сохраняли status
