- Что, бабуся, и на бога не понадеялась? - спросил парень в рабочей куртке.
- Да разве при таком грохоте он услышит! - добавил другой.
И все вновь громко засмеялись.
Катер подошел в условленное время. Прямо с парапета я перебрался на палубу, и мы помчались вниз по Неве. Спускаться в каюту не хотелось, я остался стоять у мостика.
Вода в Неве, без отражений бликов городских огней, казалась мертвой, похожей на деготь. Дома высились как дикие скалы в широком ущелье, ни одного золотистого огонька. Только кое - где голубоватое сияние одиноких синих лампочек. Густая, вязкая тьма навалилась на город. Отсветы пожаров не окрашивали облаков, а запах гари все же ощущался.
В заливе вода засеребрилась. Видно, где - то за облаками сияла луна и ее процеженный свет отражался в море.
Катер шел северным фарватером. Старшина, стоявший у штурвала, все время был начеку: следил за южным берегом - не появится ли луч прожектора.
Неужели мы не прогоним гитлеровцев из Петергофа и Стрельны? Нельзя их оставлять на южном берегу, прямой наводкой будут расстреливать. Особенно достанется крупным кораблям. Для них существует только один путь - Морской канал. Залив вокруг мелководен, корабли с большой осадкой не проведешь. Значит, все время придется рисковать, идти в узости канала под огнем. Не плаванье, а гроб с музыкой!
- Воздух! - выкрикнул впередсмотрящий.
Самолета он не видел, а уловил нарастающее нытье моторов.
Я тоже стал смотреть вверх, прислушиваясь к звуку, напоминавшему противное зудение бормашины.
В небе над заливом облака рассеялись. Крупная красновато - оранжевая луна как бы глядела на нас сквозь кисею. Море она не освещала. Может быть, поэтому самолет - разведчик нас не приметил и принялся обстреливать из пулеметов баржу с аэростатчиками, стоявшую посреди залива.
Сверху стремились трассирующие пули. Казалось, что осыпается звездная пыль, хотя сами звезды не проглядывались.
В темном небе осветился аэростат. Он вдруг вспыхнул и, теряя контуры, стал падать...
Где - то заработала скорострельная пушка и быстро замолкла. Вдруг, чихнув два раза, заглох мотор нашего катера.
- Что-нибудь серьезное? - спросил я у старшины.
- Шут его знает! - ответил тот. - Вот не на месте забарахлил! Может, бензин с водой? Надо бы поглядеть, но лампочку включишь - с берега заметят. Вытаскивай брезент! - приказал он механику.
Развернув брезент, катерники накрыли им моторный отсек; светя лампочкой, стали копаться в механизме. Меня попросили наблюдать за морем.
Я поднялся на мостик дрейфующего катера, стал всматриваться в темноту. Вблизи не было ни барж, ни кораблей. А на далеком берегу взлетали время от времени ракеты.
Прошло минут двадцать... полчаса, а ' катерники, чертыхаясь, продолжали возиться с мотором. С севера сперва задувал едва ощутимый ветер, но через час он стал пронизывающим. Появились барашки. Катер заметно гнало к берегу. Мы прошли мимо вехи, поставленной на отмели, вскоре она оказалась позади, а затем - совсем растворилась во тьме. Я сказал об этом старшине. Тот поглядел в сторону Стрельны и заключил:
- До берега далеко, ветром не скоро пригонит. Управимся!
И он опять забрался под брезент помогать мотористам.
Я продрог на мостике, пришлось спуститься и искать укрытия от ветра.
Неожиданно на берегу запрыгали огоньки. Донесся гул частых выстрелов и довольно близких разрывов. Видно, какое - то судно появилось в Морском канале и немцы принялись его обстреливать.
Напрягая зрение, я стал вглядываться в волны, но обстреливаемого судна не увидел, а то, что удалось
разглядеть во тьме, не обрадовало. Снаряды рвались довольно близко от нас.
Я опять вызвал старшину катера и посоветовал бросить якорь.
- А у нас такого якоря, чтобы в заливе стоять, не имеется, - ответил он. - Да и во время обстрела лучше дрейфовать. Фрицам к волне и ветру не приспособиться, промажут.
Я прислушивался к тому, как катерники под брезентом звякали железом, злился на них, но ничем не мог помочь.
Прошло, наверное, еще минут тридцать, а то и сорок, наконец мотор перестал чихать, застучал ровно и бесперебойно.
В Кронштадт мы пришли глубокой ночью. В Кроншлоте я очутился только утром. И здесь почувствовал себя таким утомленным, словно совершил опасное многодневное путешествие. ПЕТЕРГОФСКИЙ ДЕСАНТ
1 октября. Дни стоят теплые. Деревья еще в зеленой листве.
Вчера ночью шел бой очень близко от Ораниенбаума. Из Кронштадта видны были вспышки разрывов, а пулеметная пальба доносилась довольно явственно. Неужели немцы и здесь выйдут к морю?
Сегодня светит солнце. Пальба не прекращается: бьет из тяжелых пушек "Октябрьская революция" и ей вторят форты.
4 октября, 24 часа. Сегодня полнолуние. Море серебрится. Ночь такая светлая, что на берегу можно разглядеть каждый камешек.
Вчера немецкая артиллерия из Петергофа обстреливала Кронштадт беглым огнем. Снаряды рвались на территории Морзавода, в Петровском парке, на улице Ленина. Есть убитые и раненые среди гражданского населения. На телеграфе я видел плачущих женщин, которые посылали телеграммы мужьям о гибели детей.
Город встревожен, многие кронштадтцы в ожидании обстрелов и бомбежек не спят в домах, устраиваются в глубоких траншеях, прикрытых железными листами, ночуют в подвале церкви или сидят с детьми около пещер, вырытых во рву у Якорной площади.
5 октября. Утром по неосторожности пострадал наш печатник Архипов. Он печатал листовку. Вдруг вздумалось ему поправить неровный листок. "Американка" же продолжала работать. Рука вмиг была прижата к талеру. Послышался крик - на белый лист брызнула кровь. Текст листовки остался на коже посиневшей кисти. Распорот большой палец. Пришлось отправить в госпиталь.
Как я теперь обойдусь без печатника? Пока листовки печатает Тоня Белоусова - самая рослая из девчат. У нее густые, пышные золотисто каштановые волосы, могучий торс и сильные руки крестьянки. Смеется она, забавно оттопыривая верхнюю губу. Говорит с олонецкими присказками, чуть окая. Но она девица норовистая, навряд ли согласится вручную печатать газету. Придется приспособить Клецко,
5 октября, 21 час. За сегодняшний день делаю вторую запись. Дело в том, что газету мы не можем печатать, пока ее не прочтет комиссар. А Радун все время в разъездах. Наконец перед обедом узнаю, что он прибыл на Кроншлот. Хватаю оттиски полос и мчусь в приемную.
Адъютант останавливает:
- Бригадный комиссар занят, никого не принимает.
- Доложите, что я по неотложному делу. Адъютант нехотя уходит в кабинет комиссара и через минуту возвращается.
- Идите.
Бригадный комиссар что - то пишет. Его круглая, коротко остриженная голова низко склонена над бумагой. Радун - бывший работник Главного политуправления: руководил флотской комсомолией. Мы с ним ровесники, поэтому я держусь при нем, как привык держаться в комсомоле. А это ему не нравится. Он умен, но заносчив, не похож на комиссаров, которых мы знаем по литературе и кино. Не отрывая глаз от бумаги, Радун сердито спрашивает:
