— В следующий га-аз, Игма, не опаздывать! — кто-то резко сказал ей вслед, и дверь захлопнулась.
Шрамм спускалась вниз не торопясь, долго рассматривала свое отражение в стекле окна, вытерла платочком глаза.
«Что такое «Игма»? — думала Юля. — «В следующий гас»? Наверное, раз! Он грассирует, не выговаривает букву «р»! Тогда не Игма, а Ирма! Почему же на Колодезном ее знали как Берту, а здесь, в квартире двенадцать, как Ирму? «Не опаздывать» сказано жестоко и требовательно. Этот человек имеет какие-то на нее права!»
Женщина с пятого этажа вернулась и, принимая у нее ребенка, спросила:
— Не плакала?
— Нет. Очень милый, спокойный ребенок, — ответила Юля и торопливо спустилась вниз. В последнее мгновение ей удалось увидеть Берту, она свернула на Дерибасовскую.
У соседнего дома шаркал метлой дворник, маленький, щуплый, но волосатый до такой степени, что, казалось, волосы у него растут даже там, где им расти не положено. Юля подошла к «волосатику», как мысленно его окрестила, справилась:
— Не скажете, папаша, где можно найти дворника соседнего дома?
— Какой же я те папаша? Моих годов полста нету! — Голос у него оказался густой и низкий. — Величают нас Трофим Родионович.
— Простите, я не хотела вас обидеть.
— Тебе, что же, Манефу, стало быть?
— Стало быть, Манефу. Голос какой у вас, Трофим Родионович, богатый! — польстила она дворнику.
— В церковном хоре басом поем. Весьма уважают. Так, говоришь, тебе надо Манефу.
— Точно, Манефу.
— А где же ей быть? То ли во хмелю, то ли с похмелья, то ли в ожидании, когда поднесут. А нора ее, как в парадное войдешь, вниз, об эту руку котельная, — он показал правую, — об эту — дворницкая. Хитрющая баба, не приведи господь с ней дело иметь!..
После такой характеристики Юля решила к Манефе без спиртного не ходить и отправилась на Арнаутскую.
Только под вечер Юля вернулась к дому на Пушкинской, вошла в парадное и спустилась по лестнице вниз, здесь на двери была эмалированная дощечка: «Дворник». Она постучала, никто не ответил. Дверь оказалась незапертой. В лицо пахнул спертый воздух, насыщенный запахами капусты, табака и винного перегара. За столом сидела очень крупная, дородная, еще молодая женщина.
— Мне нужна Манефа, — сказала Юля.
— Ну? Я Манефа! — женщина облизнула пересохшие, потрескавшиеся губы.
— Я к вам по делу, а чтобы вы не думали, я вот... — смутившись, Юля поставила на стол четвертинку белой.
Манефа взяла бутылку, посмотрела содержимое на свет и с опаской спросила:
— А что за дело? Может, не по моей, дворницкой, части?
— По вашей, Манефа! По вашей! — убеждала ее Юля. — Мне сказали, что в вашем доме сдается комната...
— Это где же у нас сдается комната? — удивилась Манефа, но из бутылки плеснула в граненый стаканчик и, уцепив пальцами соленый огурчик из макитры, вытерла рассол о юбку.
Юля подождала, пока дворничиха выпьет, затем, когда на ее лице появилось блаженное выражение, сказала:
— Говорят, в двенадцатой...
— В какой, говоришь? — переспросила Манефа.
— В двенадцатой...
Манефой овладел смех. Все ее большое тело тряслось. При каждом новом раскате смеха она охала и била себя по животу растопыренной ладонью, приговаривая:
— Ой, не могу! Ой, ба-тю-шки! Комната в две-над-ца-той! Ей приготовили! Ждут не дождутся!
Так же неожиданно, как начался у нее припадок смеха, так же неожиданно и кончился. Она деловито налила в стаканчик водки, выпила, хрупнула огурцом, вытерла руки и спросила:
— Говоришь, в двенадцатой? Не может того быть. Двенадцатую снимает один пожилой обходительный господин. Нынче утром мету я тротуар, он выходит из парадного и говорит мне: «У нас с тобой, Манефа, одна профессия, ты чистишь улицу, а я... гогот!» — он букву «р» не выговаривает. Смекаешь, чем занимается? Город чистит! Я думаю, девонька, прожить бы тебе без двенадцатой. А попадешь в нее — не обрадуешься.
— Мне комната нужна, — вздохнула Юля.
— А ты ко мне заходи, глядишь, чего-нибудь и придумаем. Я тебе такое в другой раз расскажу... Ко мне заглядывает Фортунат Стратонович. Он при господине из двенадцатой в архангелях состоит. Такое иной раз узнаешь — кино!
От Манефы Юля пошла прямо на Дерибасовскую, но Николая не было. Он еще не вернулся. Не дождавшись, она перед уходом просила Веру Иосифовну передать сыну, что, мол, была Юля и очень сожалела, что не застала.
Николай пришел поздно, родители уже спали. Он виделся с Бертой Шрамм, и надо было обязательно записать полученную информацию.
«Основная цель «общества воинских чинов бывшей русской армии», по словам Стрельникова, — писал он, — активная борьба против большевизма. Создание добровольческих формирований, которые после войны будут главной опорой нового правительства России. Конечная цель — монархический строй, в крайнем случае монархия с ограничениями. Идеологом и душой этого общества является Стрельников Сергей Николаевич. Он же вербует добровольцев и отправляет их в Сербию для подавления движения Сопротивления. Кроме этой основной фигуры общество возглавляют Пустовойтов и Батюшков. Господа эти занимаются и крупной спекуляцией, осуществляя сделки через принадлежащий им технический магазин на Ришельевской.
Из Бухареста приехал господин Чубук, бывший русский эмигрант, принявший румынское подданство. Чубук занимает пост директора табачной монополии, но не гнушается и другими делами. Как представитель румынской фирмы, Чубук хотел арендовать Одесский суперфосфатный завод, но в губернаторстве запросили такую взятку, что Чубук отступился. Теперь он пытается вывезти в Румынию оборудование завода. Если это ему удастся, город лишится очень важного промышленного предприятия.
Информация получена от Берты Шрамм. Рассказывая о нравах верхушки оккупационной администрации, она сообщила и об этом факте, известном ей со слов Чубука».
Николай отложил перо и задумался.
«Суперфосфатный. Что-то об этом заводе не так давно мне приходилось слышать. Да! «Я работал с ним на суперфосфатном!» — сказал Илинич о Лопатто. На суперфосфатном заводе работал Эдуард Ксаверьевич Лопатто, и ему не может быть безразлична судьба завода. Что, если пойти к профессору и поговорить с ним на эту тему? Во всяком случае, это повод для разговора...»
Утром Николай заглянул в приемную администрации завода. Здесь в позе ожидания у двери главного инженера Петелина рядком, словно воробьи на жердочке, сидели начальник электроцеха Лазюк, инженер-калькулятор Грипченко и инженер Наследников.
«Хорошая собралась компания!» — подумал он, спустился вниз и на территории встретился нос к носу с Петелиным.
«Кто же тогда в кабинете главного инженера?»
