Ранец был из телячьей кожи. Одна сторона его, внешняя, где застежка, сохраняла рыжую телячью шерсть. Славка никогда не видел таких ранцев, не видел вообще из такой кожи, с живой шерстью, никаких предметов.
7
Сергей Васильевич приказал взводным снести в лагерь оружие, - а каратели, к великой радости комиссара и лейтенанта Головко, оставили свой ротный миномет и несколько ящиков мин, которые они тащили сюда на салазках, - постаскивать в одно место, подальше от лагеря, и зарыть хотя бы в снег трупы карателей, собрать бумаги, документы, записные книжки, фотографии. Вся эта работа продолжалась до позднего вечера. Пулеметчика похоронили утром, чтобы не смешивать одно дело с другим. После похорон пулеметчика комиссар вызвал к себе в отсек Славку.
- Ты, Холопов, философию изучал, - сказал Сергей Васильевич, давай-ка разбираться с бумагами. Вот мешок, сортируй.
Славка прямо на пол вывалил из мешка бумаги и стал брать пачками на стол, разбирать. Как хотелось ему блеснуть перед комиссаром! Он просматривал письма, записные книжки, тетрадки - тут только и были письма да дневники, ни одной деловой бумаги, отпечатанной на машинке. Почерки разные - крупные, мелкие, наклонные, прямые, чернила и карандаш - бумага разная, записные книжки разные, но до ужаса все одинаково непонятно было для Славки. Он краснел, в висках шумело, пот выступал на лбу и под мышками - так ему хотелось понять что-нибудь, так хотелось помочь комиссару. Но он убедился, к великому удивлению своему, что ничего не может прочитать.
- Тут все готическим шрифтом, - упавшим голосом признался Славка.
- Неужели ничего не можешь? - удивился Сергей Васильевич.
- Ну вот понимаю "Mein lieber", а дальше не разберу, - взял Славка одно письмо и снова бросил его на стол. Комиссар спросил, что означают хотя бы эти слова.
- "Мой дорогой", "мой любимый", - ответил Славка.
Петр Петрович тоже выжидательно глядел на Славку, и ему хотелось узнать, что тут написано в этом ворохе. На его лице тоже было разочарование. Он встал с нар, подошел к столу, ковырнул рукой горку бумаг и с обидой или, может быть, с досадой, что не могли ничего прочитать, сказал тихо:
- Сволочи.
- Почему же ты, Холопов, по-готическому не можешь читать? - спросил комиссар.
- Не выучил, да мы особенно и не изучали-то готический. Я и не знал, что они готическим шрифтом пишут.
- Ну, ладно, - примирительно сказал Сергей Васильевич, - убирай все будем завтракать. Командир, где там девчата?
Петр Петрович вышел за Настей и Верой.
Вскоре Славка сидел рядом с Петром Петровичем по одну сторону стола, а напротив - Сергей Васильевич; рядом с ним Настя - белокурая толстушка, сбоку Вера со своими длинными косами, тоже толстушка, но смуглая, черноволосая. Струился легкий парок и вкусный запах от кастрюли, доверху наполненной блинами.
- Батя, может, стаканы подать? - Вера подняла лучистые глаза на Петра Петровича.
- Давай, дочка, давай. Думаю, комиссар не будет возражать в честь нашей победы.
- Разве что в честь победы над карателями, - подтвердил комиссар.
Вера поставила графин и три маленьких стаканчика. Девчата не пили.
После первой рюмки Славка почувствовал опьянение. Тепло разлилось по всему телу, захмелела голова. Ему было так хорошо, как не было уже давно-давно. Однако он все же понимал, что перед ним сидят не простые люди, не ровня ему и в общем-то не знакомые - Сергей Васильевич и Петр Петрович, в чьих руках целиком находилась его, Славкина судьба. Это неравенство, с одной стороны, волновало его приятно, - вот он сидит с ними, выпивает, собирается даже закурить из их шкатулки, а другие ребята сидят сейчас в общей землянке и, конечно, завидуют ему, - с другой же стороны, его не покидала противная робость перед хозяевами и вершителями всех дел, от которых зависела Славкина судьба и судьба Славкиных товарищей.
Сергей Васильевич свернул в трубку сочный ноздреватый блин и вздохнул:
- Да, философия - это интересно.
- Да, - осмелился подтвердить Славка.
- Гегель, Фейербах, Кант... - мечтательно сказал комиссар.
- Да, - опять подтвердил Славка.
- Диалектика Гегеля, абсолютный дух, да и кантовская вещь в себе. Но Фейербах все-таки был материалистом...
Славка воспользовался паузой и заявил:
- Маркс взял у Гегеля рациональное зерно.
- И поставил его диалектику, - продолжил Сергей Васильевич, - с головы на ноги.
Славка, хотя учился уже в институте, Гегеля пока еще не читал, как не читал и Канта, и Фейербаха, а потому сказать ему больше нечего было, он молчал, как бы скрывал за своим молчанием некий солидный груз. Сергей Васильевич тоже не мог ничего прибавить к разговору и тоже замолчал, налег на блины. Петр Петрович налил по второй.
- За тебя, Слава, - нежно пробасил он и чокнулся со Славкой. Петр Петрович преклонялся перед учеными людьми. Славка казался ему именно таким ученым человеком.
- Ну что? - обступили Славку партизаны, когда он вышел из комиссарского отсека.
- Ничего, - ответил Славка скромно, немного стесняясь перед товарищами.
- Закрепляйся там, - сказал Арефий, - кончится курево, будешь ходить туда за табаком.
Славке показалось, что молочные глаза Арефия смотрели на него недружелюбно, так же, как в Дебринке, в ту первую минуту, когда он увидел среди партизан главного, вот этого самого Арефия, нынешнего своего командира. Что-то обидное было в словах Арефия - "будешь за табаком ходить". Славка отстранил стоявшего перед ним парня, прошел к печке с красным, раскалившимся боком, присел на полешек, закурил. Всегда так - к хорошему обязательно примешивается плохое. Только что было хорошо, и сразу все настроение испортилось. И Славка в который уже раз вспомнил своего Гогу, стал думать о нем. Очень не хватало Гоги.
Он курил сигаретку, - теперь у всех были немецкие сигаретки, - с наслаждением затягивался, думал о Гоге, смотрел на отполированные и твердые, как голыши, головки сапог. Вместо своих, окончательно разбитых, на Славке были теперь немецкие, с подковами, с твердыми, расходящимися конусом голенищами. За такие голенища можно засунуть несколько гранат, особенно немецких, с длинными деревянными ручками. Немцы и носили свои гранаты чаще всего за голенищами. Распарился, размечтался понемногу Славка. Вывел его из этого состояния опять же Арефий.
- Холопов, - крикнул он, - к насосу!
Насос работал круглые сутки. Через каждые полчаса менялась смена, качавшая воду. Особенно противно было вставать ночью. Дежурный раскрывал ноги, щекотал пятки, но своего добивался. В самый сон надо было подниматься, идти к насосу. Все спят, а ты с напарником виснешь на этих ручках, качаешь: вниз - вверх, вниз - вверх... Иногда, во время смены, выходил из землянки по своим надобностям комиссар. Он пробирался темным коридором между нарами, вжикая фонарем-"лягушкой", останавливался возле насоса. "А-а, скажет, Холопов, - да кто ж, скажет, так качает, под "Дубинушку"? Надо качать под "Эх вы сени, мои сени, сени новые мои". Славка думает: покачал бы полчаса, запел бы тоже "Дубинушку"...
