И если о первой встрече до нас дошли хоть какие-то крохи воспоминаний, вернее, полунамеки, которые можно случайно встретить в разных хрониках, дневниковых записях и в церковных книгах, то вторая встреча больше похожа на историческую загадку. Однако сами герои нашего повествования куда откровеннее — и их поведение приоткрывает завесу тайны много честнее, чем сотня язвительных летописцев.
Двое его старших братьев умерли, не дожив до года. Только поэтому он, третий сын, и стал не просто принцем, но наследником престола. Престола Пруссии, будущей грозы всей Европы.
Ее история в чем-то похожа — при жизни родителей ей, младшей и любимой дочери, была уготована дивная судьба. Она была призвана соединить долгосрочным мирным союзом Россию с одной из держав Европы.
В его жизни смерть с первых дней сыграла свою роль, и ее будущее смерть перелицевала до неузнаваемости. Быть может, сложись все иначе, их чувства друг к другу можно было бы не скрывать. Более того, эти чувства послужили бы фундаментом самого прочного и милосердного для Европы союза. Увы… встреч было всего две. И воспоминания о них они оба хранили в самой глубине сердца — там, где хранятся лишь заповедные сердечные тайны.
Если твой отец — король, тебе многое может сойти с рук. Но если твой отец — король Пруссии с негласной, но честной кличкой Король-солдат, тебе предстоят не годы спокойной роскоши, а годы муштры, лишений и страха. Таким и было его детство — детство принца Фридриха, третьего сына и наследника престола Пруссии.
Отец видел вокруг одних лишь солдат, в той или иной мере усердных в несении службы. И потому для сына он не считал нужным делать хоть какие-нибудь поблажки. Зачислив пятилетнего мальчика в полк, он следил за его рвением по службе, не обходя чинами, но и не балуя оными. Поэтому в четырнадцать мундир офицера был не карнавальным костюмом, а заработанной годами муштры и вполне заслуженной наградой.
Фридрих иногда чувствовал себя оловянным солдатиком из сказки, а иногда — двуликим Янусом, вынужденным смотреть в обе стороны и угождать двум, совершенно непохожим друг на друга, людям. Иногда его это удручало, но чаще радовало — ведь вторым человеком была терпеливая матушка, обожающая музыку и литературу, матушка, с удовольствием слушающая его игру на флейте, матушка, готовая если не защитить его, то хотя бы понять и утешить. А что для любого из нас ценнее, чем понимание и сочувствие?
Должно быть, из-за того что Фридрих рос не принцем, а первым из солдат армии отца, был он не по возрасту крепким и не то чтобы высоким, но определенно выше своих сверстников. Парадный мундир, сшитый накануне того самого памятного путешествия, сидел на нем как влитой. Матушка, увидев сына, даже прослезилась:
— Мальчик мой, ты совсем взрослый…
Фридрих кивнул — он был взрослым лет с семи. Тогда, не выдержав придирок отца и его гнева (королю пришло в голову сжечь в камине спальни сына его же французские книги и заставить мальчика о колено сломать любимую флейту), шестилетний Фриц сбежал из дома. Сбежал вместе с другом — таким же шестилетним бунтарем, состоявшим у принца ординарцем. Поймали их только на границе и препроводили на гауптвахту. Судил их король лично и приговорил обоих к смертной казни. Камера юного Фридриха выходила на плац, где уже на следующий день друг Фрица был казнен. Мальчик, не отрываясь, следил за страшным действом. А за ним, в свою очередь, через глазок в двери следил король Фридрих-Вильгельм. Довольная улыбка играла на его губах.
И только когда мальчик без чувств упал на каменный пол, король позволил лекарям войти в каземат. Горячка принца длилась две недели. Придя в себя, он узнал, что помилован, но лишен звания наследника престола. Лишь по истечении трех мучительных лет, пройдя через все круги ада солдатской службы, вернув себе офицерское звание, Фридрих вновь стал наследным принцем.
— Что поделать, сынок. — Матушка говорила едва слышно, так, чтобы слуги-соглядатаи не могли донести королю, что она вообще побывала в комнатах принца. — Отец суров со всеми. Ты это видишь сам. Однако для тебя он желает лишь одного — прекрасного будущего. Тебя он видит своим преемником и потому готов на все, чтобы ты вступил на престол самым сильным, мудрым и решительным из всех принцев, которые когда-либо становились королями Пруссии.
— Самым сильным, матушка? — также вполголоса спросил Фриц. — Самым сильным из выживших…
Королева только качнула головой — ее сердце порой просто разрывалось. Она сочувствовала сыну, но сделать ничего не могла.
— Потерпи, Фриц. Король готовит тебя к великой миссии. Потерпи…
Слова о великой миссии показались Фридриху смешными, но спорить с матушкой он не стал. Да и зачем? Ведь отец ни от одного из своих решений никогда не отказывался. Так отчего же надеяться, что откажется сейчас?
Поэтому Фридрих покорно выслушал приказ отца и стал готовиться к путешествию в совсем близкий Дрезден, к дядюшке Августу Сильному, курфюрсту Саксонии. Вместе с ним, Фрицем, отец скомандовал готовиться и двоим племянникам.
— Фриц, зачем мы едем?
— Король не сказал.
— Но ты же знаешь?
— Догадываюсь. Мы едем на смотрины.
* * *
Карета покинула весеннюю столицу и устремилась на запад, в неведомые новые страны… Именно так: в этих словах нет ни грана преувеличения — она, Елизавета, впервые за всю свою жизнь покинула пределы империи и устремилась в Европу. Ту прекрасную и мудрую Европу, куда папенька старательно рубил окно, а потом не менее усердно мостил дороги дружбы.
Матушке нездоровилось, но откладывать поездку она решительно отказалась. Нынче же, сидя рядом с младшей дочерью, глядя в окно, она раз за разом повторяла:
— Все хорошо, милая… Я просто волнуюсь. В первый раз мне повезло вывозить дочь в свет, представлять королевским домам… Я просто немного волнуюсь…
За стенками кареты цвел май. Ухоженные поля сменялись садами. Окованные колеса то стучали по мостовым городков, то отмеряли дороги, укрытые лишь слоем пыли. Пейзажи — бесконечно успокаивающие и удивительно непривычные — радовали глаз и успокаивали душу. Отчего же непривычные, спросите вы. Оттого, что дороги бескрайней России и в июльскую жару могли порадовать огромной лужей, сходной с озерцом и верстами непролазной грязи, особенно если июнь был дождливым. А здесь… Нет ничего удивительного поэтому, что карета летела, как на крыльях. Елизавета ничуть не удивилась, когда матушка указала ей на узкие каменные башни, вздымающиеся высоко в небо.
— Смотри, Лизанька… Вон там, видишь шпили? Это Дрезден.
— Дрезден, матушка? Так скоро?
