Фёдор Иванович Тютчев родился 23 ноября 1803 года в селе Овстуг Брянского уезда в старинной дворянской семье. Не от своего ли далёкого предка – боярина Захария Тютчева, посетившего хана Мамая в Орде незадолго до Куликовской битвы, унаследовал он дипломатические способности? По крайней мере, известно, что Захарий, чтобы выполнить посольское поручение Дмитрия Ивановича, князя Московского, проявил и немалую сметку, и редчайшее мужество. Ну а поэтический дар, как известно, не наследуется, но даётся единожды и более в роду не встречается.
Рос мальчик в семье добронравной и спокойной, самого обычного помещичьего уклада. Религиозны, общительны, хлебосольны – всё в меру. Выделялись разве что умом да сметкою, а потому и состояли в почёте у соседей. Когда Феде было только 9 лет, в воспитатели к нему был приглашён поэт-переводчик Семён Егорович Раич. Выбор наставника предопределил всё: и будущие интеллектуальные успехи Тютчева, и его житейскую неприспособленность.
Прежде всего воспитатель сумел заронить в душу мальчика любовь к латинской поэзии и в особенности к Горацию, являвшемуся предметом его собственного увлечения, а также взрастил в нём «горацианское», т. е. созерцательное, отношение к жизни. Нередко в пору летнего проживания в Овстуге Раич и маленький Федя выходили за околицу села и, расположившись где-нибудь на холме над рекою в виду зеленеющих рощ и полей, читали латинских авторов. Эти прогулки впечатлительного мальчика с гувернёром-эстетом, вероятно, и заложили основу высокого лирического чувства, которое впоследствии наполнило поэзию величайшего певца русской природы.
ВЕСЕННЯЯ ГРОЗА
Люблю грозу в начале мая,
Когда весенний, первый гром,
Как бы резвяся и играя,
Грохочет в небе голубом.
Гремят раскаты молодые!
Вот дождик брызнул, пыль летит,
Повисли перлы дождевые,
И солнце нити золотит.
С горы бежит поток проворный,
В лесу не молкнет птичий гам,
И гам лесной, и шум нагорный —
Всё вторит весело громам.
Ты скажешь: ветреная Геба,
Кормя Зевесова орла,
Громокипящий кубок с неба,
Смеясь, на землю пролила!
Когда мальчику было только 13 лет, он уже довольно умело переводил из латинских авторов. А стихотворное подражание Горацию «Вельможа», написанное в 14-летнем возрасте, было зачитано на собрании «Общества любителей российской словесности», в число сотрудников которого он был тут же принят. Начало стремительное, под стать пушкинскому. От своего воспитателя Тютчев воспринял и критическое отношение к политическому устройству России. Раич был членом тайного прадекабристского общества – «Союз благоденствия». Правда, свободомыслие его питомца далеко не заходило: ненавидя крепостничество, юноша оставался приверженцем монархии.
В 1819 году Тютчев поступает в Московский университет на словесное отделение. Впрочем, университетские занятия начал он посещать ещё двумя годами прежде – в качестве вольнослушателя. И опять удача: среди его университетских профессоров оказался поэт Александр Фёдорович Мерзляков, автор знаменитой песни «Среди долины ровныя…», впоследствии приобретшей высокое звание народной. Читал Александр Фёдорович лекции по русской словесности и по теории поэзии. Человек своего времени, был он не слишком отзывчив на литературные новшества и своим консерватизмом чрезвычайно раздражал Михаила Юрьевича Лермонтова, обучавшегося у него десятью годами позднее. А вот Тютчеву, как латинисту и поклоннику Горация, несомненно импонировали старомодные представления профессора, основанные на классических образцах и «Поэтике» Аристотеля.
Впрочем, Мерзляков не столько тайны стихосложения раскрывал перед студенческой аудиторией, сколько околдовывал её обаянием свободного, прямо на глазах у публики рождающегося слова. Свои лекции Александр Фёдорович никогда не готовил, но строил на импровизации. Приносил, скажем, книгу стихов Ломоносова или Державина, раскрывал наугад и первую же попавшую на глаза оду начинал комментировать. Речь его при этом была легка, непринуждённа, убедительна, изобиловала сопоставлениями, блистала мыслями. Отличная школа для Тютчева и как поэта, подчинявшегося скорее чувственному порыву, чем холодной логике, и как будущего салонного говоруна. Посещал Тютчев и собрания «Общества любителей русской словесности». И конечно же, там в числе прочих звучали его стихи и переводы. И всякая не слишком удачная строка подвергалась общей критике. В трудах «Общества…» он и был впервые напечатан.
Юный поэт, пока ещё не имеющий светских привязанностей, всё своё время посвящает творчеству и образованию. Много читает. Михаил Погодин, будущий писатель и журналист, а тогда сотоварищ Тютчева по университету, хаживал к нему по-соседски и всегда заставал его за чтением какой-нибудь немецкой книги. Не без зависти воспринимал Погодин редкостную эрудицию своего сверстника: «Его рассуждения свысока о Виланде и Шиллере, Гердере и Гёте, которых он как будто принимал в своей предгостиной, возбуждали желание сравниться с его начитанностью». Несколько крылатых определений тогдашней аракчеевщины, высказанных Тютчевым, Погодин даже записал: «В России канцелярия и казарма», «Всё движется вокруг кнута и чина».
В 1821 году Фёдор Иванович досрочно окончил университет с присвоением ему степени кандидата словесных наук. А в 1822-ом поступил на службу в Государственную коллегию иностранных дел и уехал в Германию, получив место при русской дипломатической миссии в Мюнхене, поначалу сверхштатно и только через шесть лет в должности младшего секретаря. Естественно, что молодой дипломат испытывал серьёзные материальные затруднения, которые только усугубились его женитьбой на Элеоноре Теодоровне Петерсон, урождённой графине Ботмер. Была она на четыре года старше Тютчева, вдовствовала, имела троих сыновей и не обладала никаким состоянием. Впрочем, поскольку первым её мужем был тоже российский дипломат Александр Петерсон, поверенный в делах в Веймаре, пасынки после смерти их отца были определены в Морской кадетский корпус, по окончании которого один стал дипломатом, а двое других морскими офицерами. Семейный бюджет они, понятное дело, не отягощали. Родились у Тютчева в этом браке и собственные дети – три дочери: Анна, Дарья и Екатерина.
Не знавшая ни слова по-русски, Элеонора Теодоровна даже не подозревала, что её муж – гениальный поэт. Она любила его, жалела, видела в нём никчемное, неприспособленное к жизни существо, болезненное и безнадёжно честолюбивое. Была она, пожалуй, единственной из близких к Фёдору Ивановичу людей, кто не ощутил в нём огромного всеобъемлющего ума. То, что она писала о нём в своих письмах, имело чаще всего негативный характер: «наш дитятя», «не могу рассчитывать на его совет и поддержку», «занят своим ничегонеделанием»… И признавалась, что предпочла бы путешествовать с тремя младенцами, чем с одним Фёдором Ивановичем. Реальные трудности усугублялись приступами ужаснейшей меланхолии, унаследованными им от матери и частенько его посещавшими. «Самая нелепая, самая абстрактная идея, которую можно себе представить, мучает его до лихорадки, до слёз», – никак не могла надивиться на такую обострённую чувствительность своего мужа несчастная немка. А между тем её снисходительное, заботливое, материнское отношение лишало Тютчева последней возможности обзавестись мужеством и волей. Вундеркинд, чьё интеллектуальное развитие оставило далеко позади физическое и психическое, ещё мог бы, попадись ему более суровая жена, приобрести кое-какую житейскую сметку и характер. Но добрейшая Элеонора Теодоровна посадила его в качестве ещё одного «дитяти», а потом ещё и троих, произведённых от него детей на свой семейный воз и повезла, надрываясь, дальше.
