Мелвилл вернулся в Шотландию; условлено было, что уполномоченные из Англии и Шотландии встретятся в Бервике и обсудят возможность брака Марии и Роберта Дадли. Стремясь сделать Дадли более привлекательным в глазах королевы Шотландии, Елизавета пожаловала ему титул пэра, а 29 сентября Мелвилл стал свидетелем того, как Дадли получил титул графа Лестера. То была огромная честь; как отмечал испанский посол Диего Гусман де Сильва, этот титул «обычно жаловался вторым сыновьям английских королей».[381] Кроме того, Елизавета подарила Лестеру поместье Кенилуорт, а также другие земли и титулы. Теперь он по статусу вполне подходил для брака с королевой.
Приглашенные на официальную церемонию в Вестминстер могли видеть, что королеву и Дадли объединяют особые отношения. Когда Дадли опустился перед Елизаветой на одно колено, чтобы она препоясала его мечом, королева, «не удержавшись, с улыбкой потрепала его по шее». Они, как заметил Мелвилл, были «неразлучны». Елизавета спросила шотландца, нравится ли ему Дадли, и тот ответил, что Лестер – достойный человек и он рад, что королева умеет отличить и наградить его за хорошую службу. «И все же, – заметила Елизавета, – вам больше нравится вон тот долговязый юнец», – и она показала на лорда Дарнли, который присутствовал на церемонии как ближайший к Дадли принц крови. Посланник Марии снова ответил осторожно: «Я ответил в том смысле, что ни одна разумная женщина не выбрала бы юношу, больше похожего на женщину, чем на мужчину, – томного, безбородого, с гладким лицом. Мне не хотелось, чтобы она подумала, будто он мне нравится или я намерен иметь с ним какие-то дела… Хотя у меня имелось тайное поручение к его матери, миледи Леннокс, чтобы она позволила ему поехать в Шотландию, дабы он посмотрел страну и сопроводил графа, своего отца, назад в Англию».[382]
Елизавета говорила о Дадли как о «своем брате и лучшем друге», человеке, «за которого она бы сама вышла замуж, если бы решилась когда-либо выбрать себе мужа»; однако она как будто твердо решила женить его на Марии Стюарт. Сама она, по ее словам, «намерена прожить жизнь в девстве» и потому желала, чтобы королева, «ее сестра», была счастлива с Дадли. Она выражала надежду, что Мария, «будучи замужем за ним [за Дадли]… счастливо избавится от всех страхов и подозрений, что ее обвинят в узурпации перед смертью; убедится, что он поистине достоин любви и доверия, что никогда не предаст и не обманет ее».[383] Однако, как Сесил писал одному другу, «ее величество как будто всерьез настроилась возвеличить милорда Лестера и сделать его мужем королевы Шотландии, но, едва доходит до дела… серьезность ее намерений тает».[384] Елизавета вскоре начала менять условия, на которых она представляла себе этот союз; она заговорила о том, как Мария и Дадли могли бы жить при ее дворе. Подобный «тройственный союз» позволил бы ей ежедневно видеться с Дадли. Она «с радостью возьмет на себя семейные расходы» супружеской пары, «как и положено поступать одной сестре по отношению к другой».[385]
Дадли пришел в ужас от планов Елизаветы.[386] Когда они с Мелвиллом плыли на барке по Темзе, новоиспеченный граф Лестер уверял шотландца, что он недостоин Марии, недостоин даже того, чтобы «вытирать пыль с ее туфель». Он считал, что поженить их решил «мистер Сесил, его тайный враг». Если, продолжал Дадли, он выкажет согласие на брак, он лишится благосклонности и Марии, и Елизаветы. Он умолял Мелвилла передать Марии, что «ее величество порадует, если не придется вменять ему в вину этот неуклюжий поступок, но она припишет его злобе его врагов».[387]
По возвращении в Эдинбург Мария расспросила своего посла, как он проводил время с ее кузиной. «По моему разумению, – ответил Мелвилл, – не было ни откровенности, ни откровенной хитрости, но большое притворство, соперничество и страх, что из-за ее [Марии] королевских качеств ее саму скоро низложат и лишат короны».[388] Тем временем Елизавета обратилась за советом к Сесилу, болевшему у себя дома. В поспешной записке на латыни она признавалась: «Я в таком лабиринте, что не знаю, как сумею ответить королеве Шотландии после такой долгой отсрочки. Я в растерянности и не знаю, как удовлетворить ее, и понятия не имею, что я теперь должна сказать».[389]
Глава 14
«Кислый и нездоровый»
В начале декабря 1564 г. после короткого пребывания в Сент-Джеймсском дворце двор вернулся в Уайтхолл на Рождество и Новый год. Хотя расстояние между двумя дворцами составляло всего милю, тяжело нагруженные лошади и кареты, к тому же в суровую зимнюю погоду, продвигались медленно и с трудом. Темза в том году замерзла, и люди ходили по ней, «как по улице».[390] Придворные играли на льду в футбол, шары и кегли. Всякая деловая жизнь в Лондоне практически замерла.
9 декабря, вскоре после переезда, Елизавета «опасно заболела». Приближенные называли ее болезнь «истечением» (желудочным гриппом) или «диареей». Заболевание оказалось столь серьезно, что следующие пять дней все боялись, что королева умрет.[391] Однако к следующей пятнице ей полегчало. Сесил в письме к сэру Томасу Смиту называл ее «ослабленной, но в добром здравии» и добавлял: «Ее болезнь нас сильно напугала». Он благодарил Бога за то, что тот послал им «серьезное предостережение посредством ее болезни» и они «получили утешение благодаря ее выздоровлению».[392] Мария Стюарт также желала Елизавете скорейшего выздоровления и писала, что «она с каждым днем мне ближе, чем раньше, и я уверена, что ее жизнь и общение с ней, на которое я надеюсь, будут более достойны меня, чем все ее королевство по ее смерти, если она расположена будет оставить его мне».[393] Но недоверие все больше расширяло брешь между ними; Елизавета разглядела в словах Марии нечто зловещее и считала, что королева Шотландии «ждет ее смерти и вся ее доброта притворна… все ради того, чтобы получить королевство!».[394] Сесил уже получил из Шотландии сообщения, что Мария намерена вступить в брак с Генри Стюартом, лордом Дарнли.[395]
Рождество прошло безрадостно. Хотя Елизавета находилась вне опасности, она в течение всех праздников страдала от «тяжелого катара» и лихорадки. По словам Гусмана де Сильвы, видевшего королеву накануне Рождества, Елизавета «жаловалась на боль в желудке и во всем теле». Она по многу часов отдыхала в своей темной и душной опочивальне, за ней ухаживали камер-фрейлины, в том числе Кэт Эшли, Бланш, Дороти Стаффорд и Кэтрин Ноллис, вернувшаяся ко двору после смерти новорожденного сына Дадли. Мэри Сидни в то время еще не оправилась после рождения пятого ребенка и оставалась в Пенсхерст-Плейс.[396] В дни болезней королевы и, помимо того, регулярно раз в месяц аптекарь королевы Джон Хемингуэй снабжал ее и ее фрейлин разными пилюлями, лосьонами и благовониями. Хемингуэй всегда записывал, что и в каком количестве он посылает во внутренние покои. Судя по всему, роль «семейного врача» в опочивальне исполняла Кэт Эшли; ее регулярно снабжали цветками ромашки, розовыми листьями, розовым маслом и уксусом. Кроме того, она регулярно заказывала в дополнение к «обычным пилюлям» лосьоны, пластырь с оксикроцином, порошки от болей в груди и венецианскую живицу.
