И теперь, когда в версте от Толочина к нему вдруг подошел конноегерский лейтенант и передал страшную, потрясающую весть, лицо Бертье в первый момент покривилось ужасной гримасой. Но как только начальник штаба увидел, что император обернулся и вопросительно смотрит на него, Бертье попытался изобразить подобие улыбки. В эту секунду его лицо походило на лицо ребенка, который готов заплакать, но боится няньки.
Хотя император шел погруженный в свои мысли и, казалось, не видел ничего, но его серые быстрые глаза сразу схватили фигуру конноегеря, который стоял с солдатом и лошадьми на развилине дороги, ожидая, пока пройдет император. Двубортный зеленый мундир и кивер конноегеря были новее, чем у его спешенных товарищей, затерявшихся в несметной толпе отступавших. Малиновые обшлага не потеряли цвета, а ноги не были обернуты тряпьем.
«Уж не из второго ли корпуса Удино?» – мелькнуло в голове Наполеона.
И его точная на все, касающееся войска, безотказно действующая память сразу подсказала:
«Малиновый воротник – двадцатый конноегерский. Шестая кавалерийская бригада Корбино».
И в памяти возник сам генерал Корбино – маленький, быстрый, черноусый, но лысоватый в свои тридцать пять лет. Умный, преданный Наполеону генерал.
Наполеон повернулся и подошел к Бертье.
– Что он говорит? Что говорит? – нетерпеливо-быстро спросил император, по смущенному, исказившемуся лицу Бертье уже предчувствуя недоброе.
– Доложите сами его величеству, – сказал конноегерскому лейтенанту начальник главного штаба.
– Маршал Удино поручил мне доложить, что русский генерал Тши… Тши… – старался выговорить он трудную русскую фамилию, – Тшичагоф пришел к Березине и занял все переправы! – вытягиваясь, докладывал лейтенант. – Два неприятельских отряда…
– Этого не может быть! – перебил Наполеон.
– Два неприятельских отряда заняли мост и перешли на левый берег.
– Неправда! – визгливо кричал Наполеон, стуча палкой.
Но исполнительный офицер упорно продолжал докладывать то, что ему поручил маршал:
– Лед на реке слаб. Переходить по нему нельзя.
– Неправда! Он лжет! – в бешенстве кричал Наполеон, топая ногами.
Изменившийся в лице Бертье даже отступил назад. Лейтенант стоял красный как рак. Молодые, пухлые губы его дрожали от обиды и возмущения.
– Государь, я только исполняю поручение маршала, который приказал мне сообщить это, – ответил оскорбленный офицер, но Наполеону было не до того.
Все его надежды на то, чтобы пройти мимо окруживших его со всех сторон русских армий и перевести войска через Березину, разом исчезли. Самообладание оставило Наполеона. Он, словно отброшенный какой-то силой, отступил назад, заскрипел зубами и, подняв вверх руку, выругался так, как ругался, когда был подпоручиком артиллерии Лаферского полка.
– Значит, там, наверху, написано, что мы теперь будем совершать одни ошибки?
И он, как император Юлиан, выругал тех, кто наверху, еще раз.
– Коня! – крикнул, обернувшись к берейтору Амодрю, ведшему императорского араба.
Наполеон вскочил на коня, хотел пустить его в галоп к этим грязным домишкам Толочина, но потом подозвал Бертье и велел ему приказать Удино во что бы то ни стало отбить у Чичагова борисовскую переправу.
Через несколько минут обиженный конноегерский лейтенант, которого успокоил Бертье, уже мчался назад со своим ординарцем и думал, как он будет рассказывать в штабе о своем споре с императором.
Наполеон подъехал к Толочину. У крайней хаты – еврейской корчмы – горел костер, сложенный из досок разломанного сарая. У костра стоял только что прискакавший в Толочин генерал Дод, которого император посылал к Виктору.
Наполеон соскочил с коня и хотел уже идти в дом, но генерал Дод, почтительно снимая вылинявшую треуголку, подошел к нему.
С перекосившимся от злобы лицом Наполеон выразительно сказал Доду:
– Они уже там! – и, кивнув генералу, чтобы он шел за ним, вбежал на широкое крыльцо.
Лакеи, приехавшие заранее приготовить императору помещение, раскрывали двери, указывали, куда идти.
В большой комнате, на столе, застланном чистой хозяйской скатертью, стояли в двух субботних подсвечниках зажженные праздничные свечи, хотя было начало недели.
Наполеон подбежал к столу, сел на лавку и протянул руку, крикнув:
– Карту!
Паж тотчас же положил перед ним карту Белоруссии. Наполеон, не снимая треуголки, нагнулся над картой.
Генерал Дод стоял у стола.
Наполеон начал думать вслух, как выйти из создавшегося катастрофического положения. Кавалерии у него не осталось, разведки не было. Приходилось лишь гадать о силе и движениях русских войск.
Дод знал Березину с ее болотистыми берегами и советовал не переправляться у Борисова, потому что русские, конечно, уже сожгли мост, а ниже Борисова сплошной лес и болота, через которые проложены многоверстные гати из тонких бревен и фашинника и где десятки мостов. Дод советовал перейти реку у Лепеля, при соединении ее с Уллой – там Березина неширока, и берега не илистые, а песчаные. Удино неоднократно переправлялся через нее. Дод предлагал соединиться с Виктором и Удино и идти через Глубокое к Вильне.
Наполеон то внимательно слушал Дода, то слушал и не слышал, думая что-то свое. Он переспрашивал генерала, потом опять молча склонялся над картой.
– Путь на Борисов короче. Идя к Лепелю на Глубокое, придется сделать большой обход, – возражал Наполеон. – Русские смогут прийти в Вильну раньше нас. И впереди – Витгенштейн.
Наполеон возражал не столько Доду, сколько своему ходу мыслей, этому варианту, который он давно знал и о котором только что напомнил Дод. Император водил пальцем вверх и вниз по течению Березины и Днепра и вдруг прочел:
– Полтава!.. Полтава!..
Рука невольно оторвалась от карты.
За этим коротеньким словом возникли те картины, которые часто вспоминались еще в московском Кремле.
Наполеон вскочил и, заложив за спину руки и наклонив голову, заходил по корчме.
Дод с тоской смотрел на императора, понявшего печальную аналогию.
Молчали.
В комнату вошли приехавшие Бертье, Мюрат, Евгений Богарне и генерал Жомини.
Тактичный Дод поспешил выйти.
Император ходил, продолжая машинально повторять:
– Полтава!.. Полтава!..
Присутствовавшие поняли его невеселые мысли. Стояли кучкой у порога. Император дошел до порога и, подняв на Жомини глаза, сказал:
– Кто никогда не испытывал поражений, у того они должны быть так же громадны, как и его победы!
Жомини только поклонился, молча соглашаясь с императором.
Наполеон снова подошел к карте и, рассказав всем о предложении генерала Дода, спросил у Жомини, знавшего местность, что советует сделать он.
