Некоторые критики, догадавшись о любви М. Шолохова к классикам и некоторым современникам, поспешили после выхода в свет первых томов «Тихого Дона» обвинить его в подражании, эпигонстве, рабском ученичестве. И только по прошествии значительного времени обнаружили, что во «взаимоотношениях» М. Шолохова как с предшественниками, так и с современниками, даже с М. Горьким, элемент притяжения не уступал по силе элементу отталкивания.
Сразу же заявив себя приверженцем «чистокровного реализма», М. Шолохов сумел в «Тихом Доне» добиться на новой философско-эстетической основе масштабности, рельефности, пластичности изображения, не уступающих толстовским, напряженности духовных исканий отдельных героев и всего народа, выдерживающих сравнение с героями Достоевского, реалистической точности изображения, которая сделала бы честь Чехову, выразительности речевых характеристик, достойных Горького. Первые внимательные читатели (особенно зарубежные), уловив это, выражали свои наблюдения с предельной простотой: «Ученик Толстого», «Ученик Горького»… Но по мере углубления его творчества все чаще прибегали к уточнениям. Во всяком случае, уже в 1929 году венгр Бела Иллеш выступил со статьей, озаглавленной «Новый Толстой в русской литературе», а шесть лет спустя другой венгр написал, что в «Тихом Доне» народ нарисован с толстовской силой». О толстовской традиции в «Тихом Доне» и ее обновлении на новой идейно-нравственной основе писал в 1935 году Р. Роллан: «Те же широкие полотна, где выступают целые пласты человечества в окружении природы, тот же объективный взгляд, широкий кругозор, который отражает, не искажая…»
Сначала робко, затем все решительнее читатели и исследователи говорят о том, что та или иная черта «Тихого Дона» выдерживает сравнение с «Войной и миром». Вот строки из консервативной датской газеты, опубликованные в 1932 году: «По поэтичности «Тихий Дон» Шолохова можно сравнить с исландскими сагами и романом «Война и мир» Толстого». «Он, – писала в 1931 году чешская буржуазная газета о Шолохове, – своим могучим сельским колоритом приближается к школе Толстого…» Рецензент из югославского «Савременика» писал в 1936 году: «Шолохов настолько могучий и динамический талант, что даже Л. Толстой мог бы принять некоторые черты его творчества».
Через такие характеристики, как «грандиозный роман», «могучий эпос», «колоссальное творение», мысль читателей и исследователей поднимается на более высокую ступень. В 1942 году шведская газета «Социал-демократен» утверждала: «В будущем замечательное творение Шолохова займет место рядом с романом Толстого «Война и мир». Издательство «Наука-ся» (японское) на суперобложке романа помещает уже от себя в 1950 году безапелляционную фразу: «Тихий Дон» Шолохова можно сравнить только с «Войной и миром» Толстого». Норвежская газета – в 1956 году: «В «Тихом Доне» шолоховская кисть и полотно так же мощны, как у Л. Толстого».
Тут дело не только в самих этих отзывах. Дело в том, что углубляется постижение произведения, в результате чего от определения его как самого значительного произведения русской советской литературы читатели и ученые поднимаются к определению: «самое значительное произведение европейской литературы XX века» и – еще выше – «самое значительное произведение XX века». «Роман «Тихий Дон», – заявляет финский профессор, – воистину велик и по своим масштабам, и по своему значению. Безусловно, его можно отнести к тем значительным романам, которые когда-либо были созданы». Одновременно, рядом с определениями «казачий эпос», «фреска казачьей жизни», появляются определения «эпос революции», «эпопея русского народа на крутом историческом повороте», «народная эпопея». В славянских странах все смелее говорят, что «самое важное в шолоховском искусстве – выявление и показ глубоких славянских чувств». А рабочая шведская газета «Арбетербладе» еще в
1931 году, после появления перевода второго тома «Тихого Дона», заметила: «Оригинально здесь то, что новая книга посвящена массам и это уже эпос о революции, а не об отдельных героях».
Так был открыт главный герой «Тихого Дона», а с ним и путь к установлению подлинного места и значения романа в мировой литературе. Оно, это осознание, позволило распахнуть двери в сокровенную сущность героев, созданных М. Шолоховым, рассмотреть порой очень неожиданные, но неотразимо убедительные проявления общечеловеческого в самых социальных чертах героев. Возникли новые концепции и главного героя – народа, и главного персонажа – Григория Мелехова. Общий смысл их в одной из новейших работ формулируется так: «Тему народа в революции затрагивали многие писатели, среди них – В. Гюго («93-й год»), О. Бальзак («Шуаны»). Ближе других к М. Шолохову в разработке ее, естественно, находится М. Горький. В пьесах «Егор Булычов и другие» и «Достигаев и другие», в романах «Дело Артамоновых» и «Жизнь
Клима Самгииа» он художественно запечатлел неотвратимость и закономерность движения многомиллионных масс России к социалистической революции. Но преждевременная смерть помешала ему написать заключительную часть романа-эпопеи «Жизнь Клима Самгина», в которой мы должны были увидеть народ непосредственно в революции.
В «Тихом Доне» и «Поднятой целине» Михаил Шолохов сумел дать такое изображение, скорректированное победоносным ходом Октября, диктующим новые измерения, идет ли речь об отдельном человеке или народе в целом, о революции или истории, о любви или смерти. В мировой литературе народ никогда не выступал таким сложным, противоречивым, бесконечно разнообразным во всех его составляющих, каким он выступает в «Тихом Доне» и «Поднятой целине». Это тем важнее подчеркнуть, что писатель раскрывает тему народа на примере жизни «привилегированного сословия» – казаков. Он начинает свое повествование в «Тихом Доне» с того, что отбрасывает, развеивает легенду о монолитности казачества: нет просто «донских казаков», а есть «богатые», «справные» и «маломочные», «голытьба». И это позволяет затем Михаилу Шолохову подняться от изображения казачества к раскрытию процессов, характерных для всех наших народов, для жизни в целом. Перед нами сама жизнь народа, удивительно простая, безумно сложная, но, кажется, совершенно свободная в своей жизненной рельефности и убедительности (что первым отметил еще А. Серафимович) от каких-либо литературных форм ее выражения»[55].
Художественная логика развития центрального героя в «Тихом Доне» – народа – утверждает неизбежность диктуемой всем ходом вещей победы социалистической революции в России, неотвратимость и неодолимость ее. Она неуязвима под градом труднейших вопросов, которые возникают у самых напряженных умов, принадлежащих к слоям общества самым разным, но не желающим рвать связей с народом. Видный венгерский ученый утверждал, что Октябрь вызвал в литературе достойное эхо. Самыми крупными примерами его он считал «Егора Булычова» и «Жизнь Клима Самгина» М. Горького, «Тихий Дон» М. Шолохова, «Педагогическую поэму» А. Макаренко. «Эти вершины поднимаются над множеством хороших произведений», – констатировал он и так характеризовал роман-эпопею М. Шолохова: «Тихий Дон» выделяется из общего ряда даже этой литературы неотразимой мощью повествования, льющегося, как большой поток. Это эпос о размежевании крестьян Дона со старым миром царизма и падении последнего, эпос о боях не на жизнь, а на смерть между старым и новым. Произведение доказывает, что альтернативы Октября реальны для каждого человека, что социальные противоречия проникают в частную жизнь людей, превращают их души в поле битвы. Это книга глубоко правдивая как в психологическом анализе, так и в описании судеб людей, через судьбы индивидуумов видятся общие классовые проблемы, а решения классов становятся судьбами современных индивидуумов». «За» и «против» многих крестьян в их отношении к пролетарской революции воплощены в душе Григория Мелехова. Сконцентрировавшись в его душе и судьбе, все эти тенденции исчерпывают себя в своем противоборстве, и человек наконец находит себя перед лицом неостановимого процесса преобразования. Старое не может больше возвратиться, однако новое еще далеко не созрело, его нужно еще растить»[56].
