Может больше и не придется, так я здесь…. Еще и еще раз скажу. Спасибо братцы! От десантуры спасибо и от пехоты, от всех. Не бросали вы нас, товарищи вертолетчики, огнем закрывали, раненых спасали, убитых вывозили, ни своей совести, ни нас, ни разу не предали. А броня у вас на вертушках хреновая была, насквозь эту броню пуля из ДШК пробивала. Сбитые, заживо горели вы в своих машинах, погребальным кострами догорали на земле. Не мёд и у вас служба была. И уже через десятки лет, после той войны, еще раз говорю Вам: «Спасибо Братцы!!!»
А мы дальше по горам поперли. Горка ваша, горка наша. Эх под такую мать! Марш-марш десантура, вперед первый «горнокопытный» парашютно-десантный батальон, шевели «копытами» вторая рота, шире шаг третий взвод. Сколько нас осталось? Немного. Только приказ никто не отменит. Вперед ребята, шире шаг.
Ночью в горах на привал встали. Дураков, по ночам в чужих горах бродить, нет. Окопались. Отрыл я окопчик для стрельбы лежа, застелил его плащ-накидкой, камешками бруствер обложил, вот и готово солдатское ложе, и для боя и для отдыха. Распределили дежурства. Залито оружейным маслом и вычищено оружие, снаряжены пять пулеметных магазинов у каждого емкость по сорок пять патронов. А жрать ребята так охота, аж желудок сводит! По горам набродились с рассвета, сухпай давно съели, да и сухпай говно был. Чего в него входило то? Банка рыбных консервов «Минтай в масле» и пакет с черными сухарями. Разве это еда?
— Саш?! — из своего окопчика уже под утро перед рассветом окликаю я командира взвода лейтенанта П*** и спрашиваю, — а можно я с ребятами в разведку схожу?
— Можно Машку за ляжку и козу на возу, — отвечает злой и такой же как и мы голодный П***. Его окоп от моего всего в четырех метрах, можно разговаривать не напрягая голос.
— Товарищ лейтенант! — меняю форму обращение я, — разрешите разведку местности провести?
— Да на кой вам это надо? — лениво интересуется не выспавшийся и продрогший за ночь П***. Ночью в горах холодно, а у нас у всех одно хб.
— Утром и так все увидим, — продолжает он, — я еще вечером все обсмотрел. Тут только одна тропа по ней с утра и потопаем.
— Да жрать охота, а внизу кишлак, — напрямую говорит подползший к окопу взводного Муха и вздыхая добавляет, — курятинки бы сейчас похавать.
— И лепешек горячих, — глотая слюни добавляю я.
— Может халатов хоть каких добудем, — размечтался присевший рядом со мной на корточках Лёха и со злобой замечает, — окочуримся мы тут в горах. Не жрамши, без теплой одежды, все передохнем.
— Приказываю вам, — дергая кадыком и с голодным блеском в глазах говорит лейтенант П***, - провести рекогносцировку местности.
— Чаво? Чаво? — придуриваясь спрашивает Муха.
— Рекогносцировка этот русифицированный термин немецкого слова: Rekognoszierung, которое в свою очередь происходит от латинского слова: recognosco — осматриваю, обследую, — начинает терпеливо объяснять лейтенант П***, - Рекогносцировка это визуальное изучение противника и местности лично командиром — командующим и офицерами штабов с целью получения необходимых данных для принятия решения или его уточнения. Проводится обычно на направлениях предстоящих действий войск. В рекогносцировке участвуют также командиры подчинённых, приданных и поддерживающих подразделений, частей или соединений, начальники родов войск, специальных войск и служб…
П*** увлекся, у него это бывало. Наверно он так свое училище вспоминал, наша то война, на преподаваемую в училище тактику совсем не похожа. А может он так о доме думал, он родом с Рязани, там же и военное училище окончил.
— Во! — обрадовался я, — давайте с собой командующего возьмем вместе с офицерами штаба… пусть парашу солдатскую понюхают.
— Вы только прикажите товарищ лейтенант, — засмеялся Муха, — мы их мигом сюда доставим.
— Да пошли вы на хер, — устало матерится П*** лицо у него бессонной ночи и голода посерело.
— Есть товарищ лейтенант, — дурашливо отдавая воинскую честь я прокладываю правую ладонь к головному убору, выцветшей с обвисшими полями панаме, — Разрешите исполнять?!
По тропке вниз, оружие готово к бою, сами все напряжены, нервная система вибрирует, а есть все сильнее хочется и рассветная прохлада до костей пробирает. Дрожит десантура, не от страха, от холода и голода. Пока шли никого не встретили, повезло. Не нам, им повезло, потому как навскидку из пулемета я даже в темноте отлично стреляю. А вот и первые окраинные глиняные домики кишлачка. Тянет от них дымком и запахом печеного хлеба. Печи у афганцев во дворах находятся. Скоро рассвет, скоро призовет муэдзин правоверных к утренней молитве. А пока женщины суетятся во дворах выпекая лепешки, отдаленно мычит да блеет скот в хлеву.
Раз! И перемахнув через глиняный дувал, мы уже в чужом окраинном дворе. Две женщины в длинных темных одеждах увидели нас, замерли. Лица такие испуганные. Одна постарше, а другая совсем молоденькая девчонка лет пятнадцати наверно.
— Хлеба! — на узбекском языке рычит им голодный и чумазый Лёха.
Та что постарше чуть помедлив хватает с глиняного блюда стопку теплых лепешек и протягивает. Я подхожу, беру из её рук хлеб и запихиваю его в свой РД. Чувствую ее страх, вижу как ужас плещется в чужих черных глазах.
— Молчать! — тихо, властно командует им Лёха.
Они прижались друг к другу и молчат, только все ощутимее становится исходящая от них волна страха. Это они нас боятся, нас вчерашних советских мальчиков, нас нынешних солдат чужой им армии, «гяуров». Маленький юркий Муха матерым лисом стремительно ныряет в курятник. Негодуя квохчут куры, быстро ловко как дубиной орудует прикладом автомата Муха. Через пару минут он выходит из курятника весь в перьях, в каждой руке по две птички, автомат в положении на грудь. Руки должны быть свободны, а то вдруг еще стрелять придется, вот Муха и подвязывает кур за ножки к своему поясному кожаному ремню. Оглядываемся что бы еще прихватить. Большой двор, богатый, есть чем поживиться. Из дома выходит пожилой дехканин увидел нас и тоже замер. Только губы у него задрожали. А потом медленно сошел со ступеней дома во двор, закрыл женщин своим телом.
— Никого не тронем, — тихо на узбекском языке пытается успокоить их Лёха, — только еды немного возьмем.
— Не тронем, — повторяет Муха, жалко со свернутыми шеями свисают с его ремня куры.
— Аллах Акбар, — невесть зачем бормочу я единственно знакомые мне арабские слова, глупо улыбаюсь и вниз к земле опускаю ствол готового к бою ручного пулемета.
Муха и Лёха быстро идут к выходу со двора. Я стоя лицом к афганцам их прикрываю, всяко бывает, могут и в спину долбануть.
