Далее Чингисхан перечислил все услуги, оказанные кераитскому государю его отцом, Есугаем, и им самим, о которых мы уже говорили по ходу дела. Кстати, не забыл он упомянуть и о зверствах Ван-хана, умертвившего собственных братьев: Тай-Тамур-тайши и Буха-Тамура, — за что был свергнут с престола дядей Гур-ханом, и понадобилось вмешательство Есугая-баатура для восстановления его в правах. Во второй раз Ван-хан был лишен трона родным братом Эрке-Харой, которого он тоже пытался уничтожить, но в тот раз царство ему вернул Чингисхан.
Все так же — дружески и печально — он напомнил Ван-хану, как тот оставил его во время войны с найманами, ночью, накануне битвы, что, как мы знаем, не помешало монгольскому Герою с присущим ему великодушием подать руку помощи названому отцу, жертве собственного вероломства. В довершение Чингисхан похвалил себя за то, что в интересах кераитского царька привел к покорности во время совместных походов другие монгольские племена:
«О хан, отец мой, словно молодой сокол, я взлетал на гору Чихурху; я перешел Буир-нор; я поймал для тебя синеногих и сизокрылых журавлей дерьенов, татар; я ходил за озеро Колен, я ловил фиолетовоногих голубых журавлей, хатагинов, сальджиутов и унгиратов, и всех отдал тебе».
Сказанное следует понимать как то, что в период, когда Чингисхан состоял вассалом кераитского царя, всякое усиление его, Темучжина, мощи считалось укреплением могущества Ван-хана, его сюзерена.
Точно так же Чингисхан пенял своему прежнему анде, Чжамухе, на то, что тот из-за неизбывной зависти своими интригами и клеветами поссорил его с Тоорилом. «Не сумев победить меня открыто, ты все сделал, чтобы разлучить меня с ханом и отцом моим». И еще вот это трогательное воспоминание: «Бывало, тому из нас, кто вставал раньше, полагалось пить из синей чаши хана и отца. Вставая раньше, я и получал право пить из нее. Вот ты и возненавидел меня с тех пор из зависти. Осушайте же теперь отцову ханскую синюю чашу. Не много отнимите у меня!»
Фраза образная и точно нацеленная, а также долженствовавшая показать, что Темучжину было ведомо стремление Чжамухи занять его место (приемного) сына при кераитском правителе.
Алтану с Хучаром, монгольским князьям, покинувшим Чингисхана и перешедшим на сторону кераитов, он напомнил, что позволил провозгласить себя ханом только потому, что они (без сомнения, имевшие прав на престол более него) отказались от этой чести и сами настояли на его избрании вместо себя: «Тебе, Хучар, как сыну Некун-тайчжи, мы предлагали быть ханом, но ты сам отказался. И тебе, Алтан, мы предлагали: Хутула-хаган правил всеми нами. Будь же и ты ханом! Владей всем, как и отец твой!.. Но ты отказался. Итак, я вами же был наречен ханом и вот правлю вами».
Заодно Чингисхан напомнил бывшим своим главным выборщикам о долге под данных перед законно избранным ханом. «Но если бы ханами сели вы, то на всех врагов я стремился бы в первых рядах. Я предоставлял бы вам прекрасноланитных дев и жен, прекрасных статей меринов. Когда бы вы посылали меня передовым в облаву на тенетного зверя, то я предоставлял бы вам горного зверя стегно к стегну, пещерного зверя — ляжка к ляжке, степного зверя — брюхо к брюху».
Пытался Чингисхан и пробудить в душах своих двоюродных братьев чувство национальной солидарности в защите родины, дедовских земель, лежавших в окрестностях истоков Туулы, Онона и Керулена: «Никому не позволяйте кочевать у истоков Трех рек!»
Сыну Ван-хана, Сангуму, презумптивному наследнику кераитского престола, Чингисхан велел передать следующее:
«Видно, в рубашке на свет я родился,
Ты ж голышом, как и все, появился.
Наш хан и родитель равно заботился о нас двоих. Ты же, друг мой Сангум-анда, ревновал и гнал меня, лишь только я появлялся около отца».
Продолжая в том же духе, Чингисхан призвал Сангума перестать «терзать сердце» отца, «мучить и расстраивать его… притязаниями стать ханом еще при жизни родителя».
Это послание было весьма ловким дипломатическим ходом. Монгольский Герой разговаривал с каждым из членов вражеского союза отдельно, на его собственном языке, выдвигая аргументы, важные лишь для него одного. Так, обращаясь к Ван-хану, он стоял на позициях верности вассальной присяге, показывая себя приемным сыном, ничем не заслужившим немилости, в которой оказался, и страдавшим от раны, нанесенной его «сыновней» любви. Одновременно он пытался посеять недоверие между старым ханом и его законным наследником, Сангумом, которого как бы подозревал в отцеубийственных намерениях. Монгольских же князей, перешедших на службу к Ван-хану, он стыдил за предательство предков и народа и ненавязчиво призывал их под свой бунчук для совместной борьбы с кераитами, оккупировавшими дедовские степи. Во всем этом под прикрытием безупречной верности слову и трогательной доброжелательности таилось намерение рано или поздно окончательно разрушить вражескую коалицию.
Удалось ли ему достичь этой цели? Выслушав послание, проникнутое «сыновней лаской», Тоорил почувствовал сильнейшее угрызение совести:
«— О, погибнуть мне!
Сына ли только забыл я?
Правды закон я забыл.
Сына ли только отверг я?
Долг платежа я отверг.
Если теперь я увижу своего сына и умыслю против него худое, то пусть из меня вот так вытечет кровь!» — и с этими словами, в знак клятвы, он уколол себе мизинец зеркальным ножичком для сверления стрел, а брызнувшую кровь собрал в берестяной рожок и передал его посланцам Чингисхана.
Разъяренный Сангум потребовал от отца не мириться с Чингисом.
— Когда это он имел в обычае говорить «хан-родитель»? — возмущался Сангум. — Не именовал ли он отца старым разбойником? А меня-то когда называл другом-андой? Не предрекал ли ты мне в будущем крутить хвосты туркестанским овцам Тохтоа-беки? Более того: он потребовал начать против Темучжина беспощадную войну:
— Смысл его речей ясен! Дело идет о войне! Поднимайте же боевое знамя, Билгэ-беки и Тодоен! Откармливайте коней — нечего судить-рядить!
Как в античной трагедии, Сангум произнес следующие роковые слова:
— Пусть решает оружие! Кто победит, тот и станет верховным ханом, а улус побежденного будет отдан ему!
Один из двух Чингисовых послов, направленных в ставку противника, а именно Сукегай, жена и дети которого находились в руках у врага, решил к своему господину не возвращаться. Второй, Архай-Хасар, покинув лагерь Ван-хана, привез монгольскому Герою ответ, точнее ответы, данные кераитами на его мирные предложения.
