В течение двух следующих дней я несколько раз менял местожительство, так как со всех сторон до меня доходили слухи, что власти, желая схватить меня, усердно ищут. Я оставался в Петербурге в надежде, что рабочие найдут каким-либо путем оружие и произойдет восстание. Все доказывало, что население города, за исключением лиц, близко стоящих к царю, не только созрело для революции, но горело желанием сбросить самодержавие. Те факты, которых я был свидетелем, и те, о которых мне передавали очевидцы относительно действий власти в эти ужасные дни, доказывают, что народ сделал все, чтобы осуществить свое желание. Вот почему я думал, что восстание возможно и, конечно, считал своею обязанностью стать во главе движения. Я организовал и повел народ на мирную демонстрацию, тем более моею обязанностью было вести его тем единственным путем, который нам оставался.
Но все расположенные ко мне люди и друзья, прятавшие меня в течение этих двух дней, и в особенности упомянутый писатель, были убеждены сами и меня старались убедить, что в настоящий момент не было надежды на вооруженное восстание и что лучшее, что я могу сделать для будущего моих рабочих, это уехать из города, чтобы избежать ареста, одинаково пагубного как для меня, так и для них.
«Вы необходимы для революции в тот момент, когда для народа настанет час отмщения. Уезжайте, а мы пока подготовим восстание». Я все еще не решался уехать, желая подождать, чтобы положение выяснилось. Но вечер 11 января положил конец моим колебаниям. В этот день генерал Трепов, который, как я уже говорил, отнесся ко мне недоброжелательно и которого я всегда знал за жестокого деспота и самоуправца, был назначен петербургским генерал-губернатором и водворен в Зимнем дворце.[162]
Я ясно понял, что правительство вступило на путь репрессий, и что бойня последних дней была только первой страницей этой политики. В ночь на 11-е все члены либеральной партии, которые по моей просьбе ходили к Святополк-Мирскому и к Витте, т. е. Максим Горький, присяжный поверенный Гессен, известный историк Кареев, публицист Пешехонов, профессор Мякотин, гласный думы Кедрин, Иванчин-Писарев, один из редакторов журнала «Русское Богатство», историк Семевский и присяжный поверенный Шнитников были арестованы и заключены в крепость.
Одновременно начались массовые аресты в столице, и лучшие мои рабочие, счастливо избежавшие смерти, были также заключены в тюрьму.[163] Таким образом, всякое сообщение с моим союзом стало невозможным в данное время. Я сделал все, что мог, чтобы получить сведения о том, насколько осуществимо вооруженное восстание, но все, что я слышал от своих друзей прогрессистов и революционеров, было одно другого неутешительней. Комитет, собравшийся в Вольно-Экономическом обществе, не мог ничего сделать. Мне было ясно, что, хотя в данный момент революционное настроение в народе и было интенсивнее, чем когда-либо, но не было способа проявить его. «Теперь вы видите, — сказал мне мой хозяин, — что предпринимать что-либо немедля, значит жертвовать бесполезно собственной жизнью и нас подвергать неприятностям. Уезжайте из столицы, а мы будем поддерживать сношения с вами».
Хотя я сознавал, что противиться далее было безумием, но неохотно уступил. Но куда же ехать? Друзья указывали мне на Финляндию и другие места вблизи Петербурга, но отовсюду приходили вести, что везде рыщут сыщики, что паспорта строго проверяются и полиция всюду меня ищет. Наконец, мы выбрали место, куда бежать, и стали разрабатывать план бегства.[164] Один из присяжных поверенных дал мне свой паспорт, который я обещал ему возвратить, как только буду вне опасности.
Глава двадцать первая
Мой побег[165]
Снова я изменил свою внешность, надел пенснэ, статский костюм и великолепную шубу. Утром 12-го я поехал на станцию в сопровождении одной дамы. В кармане у меня был револьвер, которым я решил защищаться в случае надобности. Было условлено, что один из моих знакомых возьмет для меня билет на Царскосельском вокзале и незаметно передаст мне его, а другой знакомый будет меня там ожидать и наблюдать за жандармами, чтобы в случае опасности предупредить меня. Выйдя из саней, я увидел, что вокзал кишит жандармами и переодетыми сыщиками, которые впивались глазами в лица проезжавших. Некоторые пристально смотрели на меня, но трудно было теперь узнать во мне знакомого им священника с длинной бородой. Несколько жандармских офицеров ходило взад и вперед, как бы всматриваясь в кого-то. Сознавая, что только полнейшее самообладание может спасти меня, я смело остановил одного из жандармских офицеров и попросил огня, чтобы закурить. Тот дал мне спичку, я поблагодарил его и продолжал гулять по платформе, покручивая усы. Вскоре я увидел своего друга, который, пройдя совсем близко от меня, безмолвно и незаметно сунул мне в руку мой билет.
Как только подали поезд, два жандарма и сыщик стали у дверей на платформу проверять билеты выходивших пассажиров. Я счастливо прошел мимо них и сел в вагон второго класса. Поезд тронулся. Все шло хорошо. Мой друг сидел в соседнем отделении, и хотя мы и делали вид, что незнакомы друг с другом, но некоторое расстояние ехали вместе. Когда мы подъехали к известной станции, мы вышли из вагона. Мой друг взял билет и снова тем же способом, как и раньше, передал мне его, и мы поехали обратно. Мы так проделали не меньше 4 раз. Наконец, поздно ночью, мы приехали в назначенное место, проведя целый день в разъездах взад и вперед и, в сущности, отъехав весьма недалеко от Петербурга.
Несмотря на позднее время, мой друг уехал с обратным поездом в Петербург, мне же предстояло нанять лошадей и ехать в окруженную лесом усадьбу, где я и должен был скрываться. Перед отъездом из Петербурга друзья надавали мне массу разных вещей, которые, как они думали, могли быть мне полезны, так что багажа у меня было много. Я отправился в соседний со станцией дом и просил дать мне лошадей. Хозяин спросил меня, кто я и куда еду, и, когда я ответил, что хочу купить имение X, лицо его просияло. Он стал расспрашивать меня, и я должен был с серьезным видом записывать все сведения об урожаях, рыночных ценах и т. д. Наконец, мы поехали. Озябший, усталый, я приехал к усадьбе за полночь.
Дом был двухэтажный, и хозяин поместил меня во втором этаже, где был балкон, с которого лестница вела прямо на землю, на случай какого-либо нежелательного посещения. На следующий день хозяин повез меня в санях по лесу для того, чтобы я, на всякий случай, знал дорогу. Были приняты все меры, чтобы мое местопребывание не было открыто.
