Так долго мы еще не беседовали ни разу: шесть получасовых бобин сменил я в «Грюндиге» — седьмая исписана наполовину, как бывает исписанной наполовину последняя страничка в книге. Ворох «отобранных» листков высится на столе рядом с моей собеседницей. Поскольку листки, как я уже не раз упоминал, разнокалиберные и разномастные, то и ворох напоминает скорее китайскую пагоду с загнутыми краями. Она задумчиво перебирает их, перестраивая рыхлое, невесомое сооружение — или само время, уместившееся в нем? — но всякий раз все равно получается то же самое: пагода. Чувствуется, устала, да и кто бы не устал после нескольких часов такой работы?
— Я тут еще фотографии приготовила, — показывает на большой, плотный и толстый конверт в углу дивана, — но сегодня, наверное, смотреть уже не будем, поздно. В следующий раз, да?
— Да я бы и сейчас посмотрел, хотя бы наспех, мельком. Интересно, — рискнул показаться неучтивым.
— Ну хорошо. Посмотрите пока сами. Я сейчас.
Передала мне конверт, вернее, пакет, а сама вышла в другую комнату, в библиотеку.
Некоторое время я сидел один, разглядывая карточки из пакета. Уже знакомый мне ставропольский дом. Сельхозинститут на уборке кукурузы. Спортивные брюки, кеды, куртка — молоденькая преподавательница почти неотличима от студенток. Собирание грибов где-то в предгорьях Кавказа. Потом — это видно по формату и тассовской добротности карточек — уже Москва. Многолюдные встречи, аэропорты. Б. Н. Ельцин, сменщик по даче, передающий с кавалергардским учтивым поклоном моей нынешней собеседнице несколько гвоздик — надо же, и такое, оказывается, было!
Где-то, кажется, у Роя Медведева, читал легенду, что однажды на перроне минераловодского вокзала встретились сразу четыре руководителя СССР: один, Брежнев, действующий, насколько можно было назвать его в то время действующим, и три будущих — Черненко, Андропов, Горбачев. Брежнев и Черненко ехали якобы с юга, с моря. Андропов отдыхал в Кисловодске. Горбачев, естественно, подъехал по такому случаю из Ставрополя. Перрон якобы очистили, оцепили, и четверка неторопливо расхаживала по пустынному асфальту поздним осенним вечером под тусклыми, тоже как бы осенними, фонарями. Поезд, длинный, как сама Россия, ждал отправления.
Я слишком хорошо знаю перроны минераловодского вокзала, чтобы, перебирая старые фотографии, запамятовать эту легенду.
Но такой фотографии в пакете я не нашел. Нет, что-что, а минераловодский перрон я бы непременно узнал!
…Фотография с перроном в том пакете все же была — она мне и запомнилась больше всех. Карточка затемненная, любительская, но вполне отчетливая. Перрон, спальный вагон на заднем плане. А на переднем — молодая, смеющаяся женщина в вельветовых джинсах и курточке, с ямочками на щеках и с копной темных, каштановых, перебираемых ветром волос.
— А, это мы первый раз в Париже, туристы. Только-только сошли с поезда, — пояснила, заглянув через плечо.
Муж, я так понимаю, где-то за пределами кадра — с фотоаппаратом. Он, судя по всему, ее и снимал — ее единственный тогдашний фотограф в Париже. Москва впереди. Париж, в известном смысле, — как и Вашингтон, и Бонн, и Мадрид — тоже…
Когда я предложил одну из главок будущей книги посвятить счастью и соответствующим образом назвать ее «О счастье», она подумала и отказалась:
— Разве я похожа, Георгий Владимирович, на женщину, порхающую от счастья к счастью?
Нет, не похожа — теперь я и это представляю лучше. И все же у той женщины на пустынном перроне в тот миг, когда кто-то невидимый воскликнул озорно и молодо: «Снимаю!» — не просто смеющееся лицо. Оно показалось мне счастливым.
Но состояния счастья, говорят, минутны. Все остальное — жизнь.
В уже хорошо знакомом кабинете все было по-старому, за исключением одного: на кожаном диване лежала груда приветственных адресов, телеграмм, открыток. Несколько дней назад Президент отметил свое шестидесятилетие.
— Вот, разбираю, — сказала хозяйка. — Уже насчитали более трех тысяч писем и телеграмм. Хотите посмотреть подарок Патриарха всея Руси Алексия Второго к юбилею?
— Да.
Мы прошли в библиотеку. Мне показали икону в прекрасном, сусальной позолоты, окладе. Михаил Архангел, современного, но как и в старину, глубокого, медового — цвета гречишного меда — письма, печально и строго смотрел из окошка в окладе.
— Грустный, — сказал я.
— Было бы странно, если бы ангел-хранитель был другим.
Показала в кружеве церковнославянской вязи крошечный, незнакомый мне значок.
— Архистратиг. Знак высшего предводителя небесного воинства.
Мы постояли, полюбовались иконой. День был пасмурный, но икона собирала, фокусировала в себе весь рассеянный весенний свет, что растворен был в комнате, и мягко горела в глубине библиотеки. Я вспомнил, что скоро — Пасха.
Так получилось, что оказался рядом со столом, на котором лежали две стопы книг высотой, наверное, в полметра каждая. Что сегодня наверху? Что читают сегодня? Изящно изданная «Песнь любви», стихи — вот чего, честно говоря, не ожидал! — а в другой стопке томик Пушкина. Синий, выцветший, из десятитомного издания пятидесятых годов. Взял его в руки, обнаружил закладку, раскрыл. «Борис Годунов».
— Это я читаю, — сказала у меня за спиной и взяла из рук раскрытую книгу.
Ах! чувствую: ничто не может нас
Среди мирских печалей успокоить;
Ничто, ничто… едина разве совесть.
Так, здравая, она восторжествует
Над злобою, над темной клеветою.
Прочитала негромко, как бы для себя, и, закрыв книгу, положила ее рядом с иконой. Михаил Архангел и тисненый профиль Пушкина соседствовали вполне естественно.
Еще через минуту уже шла наша беседа.
— С чего начать? — спросила перед диктофоном сама себя. — Наверное, с этого. 10 марта 1985 года вечером не стало Константина Устиновича Черненко. О его самочувствии и болезни официально ничего не сообщалось. 2 марта были опубликованы итоги выборов в Верховные Советы союзных и автономных республик. Из них явствовало, что в выборах приняли участие 99,98 процента избирателей, а свыше 99 процентов проголосовали за выдвинутых кандидатов в депутаты.
— Какие цифры! И как быстро мы от них отвыкли…
— То, что отвыкли, думаю, к лучшему. Депутатом Верховного Совета РСФСР был избран и К. У. Черненко. Пресса сообщила о вручении ему представителями окружной избирательной комиссии удостоверения об избрании депутатом. Было опубликовано его обращение к избирателям, к советским людям. И ни слова о том, что Константин Устинович находится в больнице и пребывает в тяжелом состоянии.
