Между тем мало можно найти других примеров научной деятельности столь целеустремленной, столь органично развивавшейся, столь последовательной. Говоря о научной деятельности Менделеева, мы имеем в виду такие разные вещи, как исследования растворов, изучение сопротивления воды движению корабля, «Основы химии» и размышления вслух о том, где строить нефтяные заводы, потому что служение интересам науки и исполнение заданий практики в творчестве Менделеева были сплавлены и подчинены одному высшему закону – закону служения своему народу.
Менделеев стремился к насаждению в России «большой» принципиальной науки, к развитию высокой теории, представляющей крайнее обобщение наших представлений о материальном мире. Без этого бесконечного стремления к познанию все новых и новых неизведанных сторон природы наука теряет способность постигать наиболее существенные черты действительности, более глубоко проникать в сущность фактов, охватываемых научным познанием, чем это можно сделать, изучая отдельные детали предмета. Но если она замыкается сама в себе, превращается в «науку для науки», она теряет связи с той почвой, на которой выросла и окрепла. И в том и в другом случае она хиреет и чахнет. Приобретая звание «испытателя природы», настоящий ученый принимает на себя двойное обязательство: и перед наукой, которую он призван развивать, и перед обществом, которому эта наука должна служить.
Для менделеевского окружения эти истины еще требовали доказательств. Даже много лет спустя Менделеев вынужден был отмечать, что «при том отжившем и классическом отношении к знанию, которое господствует еще в общем сознании и часто даже в литературе, – теория противопоставляется практике; отличают резко и ясно теоретика и практика. Есть практики, которые говорят: мне нужна не теория, а действительность, и есть теоретики, говорящие: практика – дело мамоны, а мы служим богу, в практике надо угождать людям, а не делу. Словом, между теорией и практикой лежит, в уме множества людей, целая бездна».
Что же думает по этому поводу он сам? Его собственные мысли и здесь звучат, как гимн материалистическому познанию мира. «То «теоретическое» представление, – продолжает он, – которое не равно и не соответствует действительности, опыту и наблюдению, – есть просто или умственное упражнение, или даже простой вздор и права на знания не имеет. Знанием, в строгом смысле, можно назвать в настоящее время только то, что представляет согласие «теории» с «практикой», внутреннего человеческого бытия с внешним проявлением действительности в природе; и только с тех пор, как этот образ мышления в человечестве родился, начинаются действительные новые завоевания, людьми произведенные… С этого только времени начинаются и химические знания, даже и те механические, которые не представляют геометрическую или наглядную простоту умственного построения…» Здесь начинает жить любимый образ Менделеева: мост, переброшенный между теорией и практикой, по которому движение идет в обе стороны. Этот образ наполнен у него совершенно конкретным содержанием.
Нет никаких сомнений у Менделеева и относительно того, где именно практически появится арена этого плодотворного взаимодействия науки и практики:
«Только там наука будет любезна народу и станет через него развиваться, где промышленное развитие пустило глубокие корни. Именно поэтому, как служитель науки, ради нее самой, я пламенно желаю промышленного развития страны», – напишет он в 1891 году в своих комментариях к новым таможенным тарифам России, и, зная верность Менделеева однажды принятым убеждениям, мы можем провести прямую черту от этих взглядов к его юношеским воззрениям. Они отличаются друг от друга так же, как предварительный намек от законченного тезиса, – только степенью законченности выражения мысли, но не содержанием ее.
Новое – промышленное – развитие страны должно вылиться в капиталистические формы. Менделеев принимал это как историческую неизбежность, которую, однако, в его окружении пытались отрицать с самых разнообразных позиций. Дворянская реакция сплачивала свои силы для достижения главной цели, единственной, которой может задаваться уходящий класс, – осуществить очередное вынужденное отступление, в данном случае отступление от крепостного права, с наименьшими для себя потерями, сохранив в своих руках власть, основную массу и лучшую часть земель, сословные привилегии. Обостренное классовое чутье, заменяющее иногда ясное понимание законов общественного развития, помогало наиболее «дальновидным» и наиболее реакционным политикам правящего лагеря разглядеть за ростом промышленности оборотную сторону медали-неуклонное возрастание разоренных дотла, предельно обездоленных «свободных» рабов капитала, которым нечего уже терять и которые все могут приобрести, если только осознают свое место в борьбе и почувствуют свою силу. Идеологи помещичьей верхушки были бы совсем непрочь подзадержать «чумазого», а когда с ним удалось столковаться, они все же стремились оградить устои крупного землевладения. С другой стороны, еще ничтожное количество людей в среде демократии способно было понять и разъяснить сущность этого «наемного рабства при капитализме»[29], увидеть в пролетариате новую нарождающуюся общественную силу, которая способна стать творцом нового общества. Большинство ограничивалось тем. что осуждало, проклинало капитализм, а вместе с ним и тех, кто способствовал промышленно-капиталистическому развитию страны, в том числе и Менделеева, призывавшего к развитию заводского дела в России.
Конечно, не по гладкому пути приходилось бежать колеснице капиталистического прогресса в России, да и не колесница это была, а скорее убогий возок. Его нещадно встряхивало на ухабах феодальных пережитков, сохранившихся в стране.
Но это все были «неправильные корявости», – типичное менделеевское словечко!-которые требовали исправления, но ни в коем случае «не слащавого оплакивания минувшего». Способствовать в меру своих сил исправлению этих «неправильных корявостей» – вот в чем видел Менделеев свою задачу.
Для того чтобы отношение его к этому вопросу стало нам более понятным, нам придется вернуться в нашем повествовании несколько назад, к тому времени, когда он, написав «Органическую химию» и подготовив к печати первые томы «Технологии», остановился на большом жизненном распутье.
Потайную дверь в эту лабораторию чувств приоткрывает для нас дневник, который Менделеев недолго вел в 1861 году, в период своего возвращения в родную страну и вступления в большую жизнь. Биографы Менделеева до сих пор проходили мимо этого дневника с непонятным безразличием, и можно только порадоваться, что сейчас он извлечен из пыли забвения и хоть частично опубликован известной исследовательницей менделеевского литературного наследства Т. В. Волковой[30] и проф. С. А. Щукаревым[31].
